что он и объяснил вавилонские названия планет. Характерно, однако, что греки восприняли из Вавилона имена планет, но не их порядок, который никак не соотносился с реальным положением в пространстве.

Вот, собственно, и все, что достоверно известно о влиянии вавилонской астрономии в этот период. Впрочем, у Аристотеля есть еще одно свидетельство, породившее, немало споров. В трактате «О небе», говоря о покрытии Марса Луной, Аристотель добавляет: «То же сообщают и об остальных планетах египтяне и вавилоняне, которые ведут наблюдения уже давно, в течение очень многих лет, и от которых мы получили много надежных свидетельств о каждой из планет» (292 а 5). Египтяне здесь, как обычно, совершенно ни при чем — никаких наблюдений за планетами они не записывали. Вавилоняне действительно занимались этим, но как их сведения попали к Аристотелю?

Симпликий, комментировавший этот трактат, со ссылкой на Порфирия сообщает, что племянник Аристотеля Каллисфен, участвовавший в походе Александра Македонского, привез из Вавилона записи наблюдений за 31 000 лет (Simpl. II, 12). Число это, однако, совершенно фантастично, кроме того, мы знаем, что Каллисфен из похода не вернулся — он был убит по приказу Александра. Но даже если бы Аристотель знал, что полуденные им клинописные тексты содержат данные наблюдений за планетами, что бы он стал с ними делать? Ведь эти тексты, как правило, таблицы, лишенные всяких пояснений, имели ценность, только для того, кто знал аккадский язык и был знаком с методами вавилонской астрономии. Никаких следов использования этих текстов мы не находим ни у Аристотеля, ни у кого-либо из астрономов IV–III вв. до н. э. Реальный синтез греческих теорий с вавилонскими расчетами произошел лишь в середине II в. до н. э., когда греческая математическая астрономия, достигла уровня, при котором она могла их использовать, а сами эти данные были переведены на греческий язык кем-то из вавилонян.

Гипотезы и наблюдения

Развитие греческой астрономии в VI–V вв. до н. э. документировано очень плохо и поддается реконструкции, пожалуй, даже хуже, чем развитие математики. Внутренняя логика развития математики позволяет с большей убедительностью установить его отдельные этапы. Если, например, в VI в., до н. э. было доказано, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым, то невозможно представить, чтобы в V в: до н. э. кто-либо из математиков? придерживался иного взгляда. Астрономические положения не обладают безусловной убедительностью теорем, поэтому здесь смелые идеи, появившиеся слишком рано, зачастую отступают перед натиском «очевидных» фактов и вынуждены ожидать своего подтверждения многие десятилетия, а то и столетия. Идея о сферичности Земли, выдвинутая в конце VI в. до н. э., всеобщее признание среди ученых получила лишь в первой половине IV в. до н. э., а гелиоцентрической системе Аристарха Самосского (начало III в. до н. э.) пришлось ожидать почти две тысячи лет.

И все же, несмотря на сравнительную скудность свидетельств, основные линии развития астрономий в этот период видны достаточно отчетливо. Несколько схематизируя, можно сказать, что процесс этот шел в двух направлениях: 1) выдвижение астрономических гипотез; 2) развитие систематических и все более точных наблюдений. В первом направлении двигались в основном философы: Анаксимандр, Анаксимен; Пифагор, Анаксагор, Филолай, во втором — как правило, те, кто занимался календарной астрономией. Имена их не были широко известны, но все же некоторые дошли до нас: Клеострат с Тенедоса (конец VI в. до н. э.), Энопид Хиосский (ок. 450 г; до н. э.), Метон и Евктемон из Афин (ок. 430 г. до н. э.) и др.

Разумеется, между этими течениями не было жесткой границы, они часто пересекались и дополняли друг друга. Энопид, например, занимался теоретической астрономией; а многие досократики; безусловно, производили астрономические наблюдения. И тем не менее их главные идеи, ставшие впоследствии концептуальной основой астрономии, далеко не всегда обязаны своим происхождением тщательным наблюдениям. Смелая идея Анаксимандра о центральном, положении Земли, свободно висящей в пространстве, не только не подтверждалась никакими наблюдениями, но и находилась в разительном противоречии со всеми данными опыта. Между тем она стала краеугольным камнем последующих астрономических теорий, а затем была перенесена на Солнце.

Было бы сильным преувеличением утверждать, что все космологические идеи досократиков — это чисто спекулятивные догадки, не опиравшиеся на факты{153}.Однако во многих случаях наблюдения не дают точного и однозначного ответа на поставленный вопрос. С одной стороны, круглая форма земной тени при лунных затмениях и вид корабля, скрывающегося за горизонтом, говорят о том, что Земля имеет шарообразную форму. Об этом же свидетельствуют и рассказы людей, побывавших в далеких странах и видевших совсем другую картину звездного неба. Но ведь эти факты нужно вычленить из огромного множества других, которые говорят о том, что Земля плоская! За, небом наблюдали не одни только греки, но лишь они сумели выдвинуть верную гипотезу и найти подтверждающие ее факты.

В традиции идея о сферичности Земли приписывается Пифагору (Д. Л. VIII, 25, 48). Среди прочих соображений он, вероятно, руководствовался идеей симметрии между, формой Земли и небесной сферы — последняя, по всей видимости, присутствовала уже у Анаксимена{154}. Часто пишут о том, что Пифагор придал Земле сферическую форму, исходя из чисто эстетических соображений. Мы приводили уже пифагорейскую акусму, которая утверждает, что самое совершенное среди фигур — круг, а среди тел — сфера. Но почему выбрана именно сфера, а не куб или пирамида? Истоки этого представления скорее математические, чем эстетические: в круг можно вписать любую, правильную фигуру, а в шар — любой правильный. многогранник, их совершенство заключается в том, что они вмещают в себя все остальные фигуры и тела.

Первенство Пифагора, в открытии шарообразности Земли оспаривает его младший современник Парменид, в пользу которого говорит такой надежный автор, как Феофраст (Д. Л. VIII, 48). Интересно, что Парменид конкурирует с Пифагором по поводу авторства еще двух открытий: отождествления Утренней и Вечерней звезд с Венерой и разделения Земли на зоны (арктическую, тропическую и т. д.). В первом случае более ранний источник свидетельствует в пользу Пифагора (Аристоксен, фр. 24), во втором — в пользу Парменида (Посидоний, 28 А 44). Правда, о Пифагоре говорится и в связи с разделением на зоны небесной сферы (Dox. Р. 340–341), a о Пармениде — только земной.

Чем можно объяснить эти противоречия? Вероятно, тем, что все эти сведения впервые были зафиксированы в поэме Парменида, которую читал Феофраст и более поздние авторы. Но был ли он автором этих открытий? Интересы Парменида лежали преимущественно в философской или, точнее, в метафизической области. Прежде всего он стремился доказать, что мир, воспринимаемый органами чувств, — не более чем иллюзия, что подлинное бытие — это