В отличие от астрономической, музыкальная часть учения о небесной гармонии поддается реконструкции с гораздо большим трудом. Противоречивые объяснения, даваемые многими авторами от Цицерона и Никомаха до Боэция, опираются на представления их собственной эпохи и к пифагорейской модели неприменимы{170}. Обманчива, скорее всего, и аналогия между семью планетами и семиструнной лирой: у пифагорейцев, как и у Платона (Гос. 617 а — b), звучала и звездная сфера, так что звуки всех восьми тел должны были в совокупности дать октавный звукоряд. Из изложения Александра по крайней мере ясно, что строй этого звукоряда был восходящим: самый низкий тон у Луны, самый высокий — у звездной сферы. Но что дают нам конкретные числа расстояний между небесными телами — 1, 2, 3, 4? Выражение «скажем», которым Александр вводит свой пример, показывает, что он едва ли опирался на точные данные пифагорейской традиции. Впрочем, у Платона (Тим. 36 b) приводятся эти же числа для первых четырех тел (дальше, правда, идут 8, 9, 27), а столетием раньше его Эмпедокл утверждал, что расстояние от Солнца до Земли в два раза больше, чем до Луны (31 А 61), — это дает начало той же арифметической прогрессии.

С помощью первых четырех чисел действительно можно выразить три музыкальных интервала — октаву, квинту и кварту. Но продолжая эту арифметическую прогрессию, мы не сможем» выразить отношения между остальными членами октавного звукоряда. По-видимому, здесь напрасно искать какую-либо строгость, ведь речь идет лишь об аналогии между музыкальными интервалами и радиусами планетных орбит, аналогии, поддающейся множеству толкований. Дж. Бернет полагал, например, что отношения октавы, квинты и кварты были приложены Пифагором к анаксимандровской модели космоса, состоящей из трех концентрических кругов{171}. Эта гипотеза позволяет согласовать музыкальную часть учения с астрономической лучше, чем многие другие, но надежными источниками она не подтверждается.

Гораздо более вероятна связь учения о небесной гармонии с октавным звукорядом: ведь и само слово ******* означало у ранних пифагорейцев именно «октаву»{172}. Такое значение засвидетельствовано, например, у Филолая (44 В 6). При этом пифагорейцев, видимо, не смущало одно явное противоречие: если планеты движутся постоянно, то их тона должны звучать одновременно и никак не могут сложиться в последовательный октавный звукоряд! Как ни странно, этот факт не был отмечен ни одним из античных писателей, упоминавших о гармонии сфер, хотя среди них были и профессиональные астрономы, и теоретики музыки.

От писателей поздней античности, прежде всего Боэция и Цензорина, идея гармонии сфер перешла по наследству к средневековому Западу и в течение столетий оставалась здесь одним из немногих представлений, ассоциировавшихся с именем Пифагора. Картина вселенной, которая полна прекрасной гармонии, казалась очень привлекательной и ренессансным поэтам, и мыслителям, запечатлевшим ее во множестве произведений.

Из астрономов этого времени больше других идеей небесной гармонии вдохновлялся великий Кеплер. Впрочем, она предстает у него в сильно измененном виде. Кеплер не верил, в реальную «музыку сфер» и искал гармонические соотношения не в расстояниях планет до Солнца, а в отношениях между их наименьшей и наибольшей угловой скоростью{173}. Но более всего отличало Кеплера от прежних адептов этой идеи то, что его не удовлетворяли приблизительные результаты. В ходе своих поисков Кеплер, основываясь на точных наблюдениях Тихо Браге, перепробовал и отбросил множество вариантов, пока наконец, не смог сформулировать в своей «Гармонии мира» знаменитый закон: квадраты периодов обращения любых двух планет пропорциональны кубам их средних, расстояний до Солнца. Именно этот закон, а не найденные Кеплером соответствия гармоническим интервалам, которые не привлекли внимания позднейшей астрономии, стал, может быть, самым ценным результатом многовекового развития пифагорейской традиции.

Медицина и науки о живой природе

Исследователи раннегреческой медицины находятся в гораздо более выгодном положении, чем историки математики этого же времени. В их распоряжении имеется гиппократовский корпус, который включает более шестидесяти трактатов, приписываемых великому косскому врачу Гиппократу (ок. 460–ок. 370 гг. до н. э.). Впрочем, споры по поводу авторства этих трактатов велись еще в древности: слишком уж разнообразен стиль и противоречивы доктрины отдельных сочинений этого собрания, чтобы все они могли принадлежать одному человеку или даже одной школе. Часть из них явно была написана еще до Гиппократа, другая — уже после его смерти, в конце IV и даже в III в. до н. э. Некоторые сочинения, входящие в состав корпуса, принадлежат не косской, а соперничавшей с нею книдской медицинской школе. Детальное филологическое и историко-медицинское изучение этих текстов, начавшееся полтора века назад, дало науке множество важных результатов, но по вопросу о том, какие именно трактаты принадлежат самому Гиппократу, а какие были созданы его учениками и последователями, согласие пока не достигнуто{174}.

Гиппократа часто называют отцом греческой медицины, так же как Геродота — отцом истории, а Феофраста — отцом ботаники. Однако во всех этих случаях мы имеем дело не с зарождением данной отрасли знания благодаря усилиям одного человека, а с первым дошедшим до нас сочинением. Ни медицинская теория, ни тем более практика не были рождены Гиппократом — об искусных врачах упоминал еще Гомер. Но Гиппократу греческая медицина обязана окончательным оформлением тех важнейших черт, которые определяют ее характер и отличают ее от любой другой медицины древности.

К числу главных особенностей, медицины, представленной в гиппократовском корпусе, относится ее светский, рационалистический характер и тесная связь с философскими течениями своего времени. Во многих трактатах отчетливо видны следы натурфилософских идей Гераклита, Анаксагора, Эмпедокла, Демокрита и других досократиков. Влияние же религии на теории и практическую деятельность гиппократиков едва различимо. В отличие от египтян и вавилонян, в чьих медицинских текстах разумные практические советы переплетаются с магическими предписаниями{175}, в сочинениях гиппократовского корпуса можно найти лишь несколько изолированных примеров такого рода. (Справедливости ради надо сказать, что и ранняя г египетская медицина была гораздо меньше связана с магией, чем в поздний период{176}).

В Греции не то чтобы совсем не было медицины религиозно-магической, но она существовала обособленно от обычной деятельности светских врачей. Храмовая медицина практиковалась жрецами Асклепия, бога-врачевателя и покровителя врачей. При этом храмы Асклепия часто основывались в местах бытования известных медицинских школ, например в Книде или на Косе, используя их репутацию{177}. Больные, приходившие в такой храм, после соответствующих церемоний проводили ночь в его пределах, и Асклепий, явившись к ним во сне, либо сразу, же излечивал их, либо подсказывал необходимый метод лечения{178}. Судя