и воеводские и всяких приказных людей». Бояре и воеводы, если верить царю, растаскивали казну и присваивали государевы земли, а оборонять страну от крымских татар, Литвы и «немец» вовсе не желали. Вина церковных иерархов состояла в том, что они заступались за тех неугодных царю слуг, которых он хотел «понаказать». В завершение послания царь объявлял, что «не хотя их многих изменных дел терпеть, оставил свое государство» и поехал поселиться, где «его, государя, Бог наставит». Одновременно в особой грамоте торгово-ремесленному люду столицы Иван iv писал «чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».

В совокупности послания Ивана составляли очевидный единый ультиматум. Городская чернь натравливалась на верхи общества и после оглашения царского послания выразила полную готовность собственноручно царских «изменников» истребить. Условия ультиматума были немедленно приняты. В тот же день митрополит Афанасий послал в слободу депутацию с соборным приговором, предлагающим царю править страной «как ему, государю, годно».

5 января царь принял в слободе московскую депутацию, сообщил ей о милостивом согласии вернуться к управлению государством, но на особых условиях, а именно «учинить ему на своем государстве себе опричнину». Опричное (особое, личное царское) войско послужило инструментом установления неограниченного самовластия. Путь построения сословно-представительной монархии, начатый реформами предшествующего десятилетия, был отвергнут.

Земское строение

21 июня 1547 г. в Москве случился страшный пожар, какого прежде не бывало. Загорелось на Арбате в церкви Вознесения, при сильном ветре занялся весь западный посад до Москвы-реки, потом огонь перекинулся на Кремль и Китай-город, а там и на большой посад вдоль Покровки. Унять огонь не было никакой возможности. Выгорело пол-Москвы, погибших насчитали более 1,5 тыс. В Кремле задыхались от дыма. Царю ничего не оставалось, как бежать в село Воробьево.

26 июня в Кремле на площади у Успенского собора бояре опрашивали рядовых горожан – «черных людей» – о причинах несчастья. В толпе поднялся крик, что город подожгли Глинские. Будто бы княгиня Анна Глинская «со своими детьми волховала, вынимала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою, ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела». Среди бояр, наряженных вести следствие, стоял на площади и князь Юрий Глинский. Почуяв недоброе, он бросился спасаться в собор, толпа кинулась за ним, выволокла из собора и побила камнями на площади. Труп его бросили вне Кремля на торжище, где казнили преступников. Народ начал громить дворы Глинских, перебил их слуг, а заодно досталось и многим государевым дворянам, некоторые из них, впрочем, сами участвовали в погроме. На третий день толпа, собранная городским палачом, пришла в царскую загородную резиденцию. Ближним боярам с трудом удалось успокоить ее, убедив, что Глинских в Воробьеве нет. Через день мятеж в городе улегся.

Никаких требований, никакой программы, кроме истребления Глинских, бунтовщики не выдвигали, отчего современные историки-социологи называют июньское восстание в Москве «примитивным бунтом». Но примитивный бунт не был бессмысленным. Пало правительство Глинских, а с ним вместе окончилась эпоха «боярского правления». В годы малолетства Ивана iv, особенно после кончины в 1538 г. матери царя Елены Глинской, реальная власть неоднократно переходила от одного боярского клана к другому: в 1539-м Бельские свергли Шуйских, в 1542-м Шуйские – Бельских, в 1544-м близ царя утвердились Глинские. Временщики стремились не упустить момент и извлечь для себя как можно больше выгод, растаскивали казну, обзаводились вотчинами… Вовлекая великого князя в свои склоки, фавориты Ивана баловали, потакали всем его капризам, и он стал предаваться диким и неистовым «потехам». В двенадцать лет он развлекался, сбрасывая с колоколен кошек и собак, с четырнадцати начал «человеков ураняти».

Самовластное хозяйничанье соперничающих боярских кланов больно отражалось на рядовых обывателях. Вся система государственной администрации, созданная в правление Ивана iii и Василия iii, опиралась на местнический принцип организации служилого сословия. Служебное старшинство боярина определялось его «местом» в собственном роде и «местом» его рода среди других родов. Дети, племянники и внуки одного боярина должны были находиться на службе в таком взаимоотношении с потомками другого, в котором когда-то служили их предки. «Отеческая честь» зависела от происхождения, но ее необходимо было поддерживать службой. Поэтому бегство с поля боя или отъезд в Литву одного представителя семьи могли привести весь род к царской опале и «закосненью», то есть род оказывался на задворках местнической иерархии. Честь рода определялась прецедентами, поэтому нельзя было пропустить «невместное» назначение, от этого была «поруха» всему роду. Нередко бывали случаи, когда назначенный в поход боярин отказывался выступать под командой менее «честного» воеводы. Верховным судьей в местнических спорах был сам государь, который до известных пределов мог «высить» род своим благоволением. Когда наверху властной пирамиды оказывался слабый, малолетний великий князь, административная система начинала давать сбой. К 1547 г. административная и военная организация страны в результате олигархических склок была сильно расшатана. Власть не могла даже обеспечить надежной защиты от набегов своевольных татарских мурз. По сообщению иностранного путешественника, в одном только 1551 г. в Казани продавалось на невольничьем рынке до 100 тыс. пленников из Московии (все население страны, по расчетам демографов, не превышало тогда 6 млн человек). Московский бунт, а подобные мятежи происходили и в других городах, ясно показал, что требовалось немедленное и энергичное «устроение» Московского государства.

В понятиях того времени настроения, царившие в Москве после июньского пожара и бунта, описывались как всеобщее «покаяние». Необходимо иметь в виду, что покаяние означало не только христианское таинство, но и отказ от прежней, дурной, греховной жизни и сознательный переход к лучшей, праведной. В этом смысле следует понимать сообщение Степенной книги о том, что сам «благочестивый царь» и «вельможи его до простых людей все сокрушенным сердцем… греховные дела возненавидев», «умилились и на покаяние уклонились».

В правительственной среде нашлись люди, которые давно замышляли реформы. В 1548 г. к власти приходит неформальный кружок администраторов во главе с Алексеем Федоровичем Адашевым, который иногда историки называют «избранной радой». Название это неудачно во многих отношениях. Оно впервые было пущено в оборот князем Андреем Курбским в «Истории о великом князе Московском», сочиненной после многих лет жизни беглого воеводы в Польше, где он усвоил многие польско-литовские политические термины. Разумеется, на Москве не пользовались словом «рада», и само понятие, определяющее политический институт Польско-Литовского государства, едва ли в данном случае применимо. Кружок реформаторов был сугубо неформальным и не составлял правительства, облеченного ясно очерченными полномочиями. Правильнее говорить, видимо, о фактическом правительстве, душой которого был Алексей Адашев при формальном «председании» царя. Помимо Адашева, в этот ближний круг входили священник кремлевского Благовещенского собора Сильвестр, посольский дьяк Иван Висковатов, бояре Захарьины-Юрьевы. Вопреки распространенному заблуждению Андрей Курбский не входил в этот правительственный кружок, «воинский чин» в нем представляли бояре Иван Шереметев