Мы слышали, что люди ищут и другие склады, с немецким продовольствием и одеждой. Кто-то сказал, что на территории хранились запасы рыбы и мяса, но немцы перед бегством открыли погреба, чтобы продукты испортились. Некоторые склады они взорвали гранатами, но все равно много хранилищ остались нетронутыми.

Вечером нам сказали, что вскрыт склад с одеждой, и я решила сходить туда. Я взяла со склада теплые брюки, рубашки и хорошие свитеры. Я надела на себя три слоя одежды и захватила кое-что для своих подруг.

По возвращении я увидела, что Ирен разожгла на улице костер и топит в котелке снег. Мы поели хлеба и попили горячей воды.

Кто-то сказал: «Мы свободны, нас освободили из Аушвица», – но мы не поняли смысла этих слов. Что эта женщина имела в виду, говоря: «Мы свободны?» Трудно было представить себе, что кошмар Аушвица может закончиться.

Я легла спать, чувствуя сытость впервые за целый год. Я размышляла обо всем, что услышала, о том факте, что нас освободили из Аушвица. При этой мысли я начала плакать: душа у меня разрывалась. Я знала, что мне некуда возвращаться.

В то же время в наших сердцах разгорались новые страхи. До сих пор мы слышали взрывы и звуки сражений между немцами и русскими, но тут грохот прекратился и воцарилась пугающая тишина.

В ту ночь мы все плакали, думая, что немцы победили русских. Мы боялись худшего – что на следующий день немцы вернутся и перестреляют всех, кто остался в лагере.

Сон, который я никогда не забуду

Сара Лейбовиц

Рано утром во вторник, спустя пять дней после того, как мы одни остались в Аушвице, мне приснилось, что я лежу в постели. Не на нарах в Аушвице, а на нормальной кровати. Мне снилось, что я просыпаюсь и сажусь, потому что мне говорят: «Твой отец пришел! Твой отец пришел!»

Я увидела, как отец подходит ко мне, красиво одетый, в шляпе, с бородой, каким он был, когда мы жили дома. Он был в прекрасном настроении и широко улыбался своей ласковой улыбкой. На нем было зимнее пальто со множеством карманов. Из одного кармана он достал зеленую бутылку, в которой раньше было пиво, протянул ее мне и сказал: «Пей, пей, Tochterko». Мой отец часто называл меня так на идише, добавляя к слову tochter (дочь) уменьшительный суффикс.

Я пила и пила.

Ребенком я была худенькая, и отец часто заставлял меня есть, сидя рядом со мной за столом и с улыбкой уговаривая проглотить еще кусочек. На этот раз он тоже напоминал: «Пей, пей, mein kind» (дитя мое).

Я пила из зеленой бутылки и вдыхала аромат чая. Чай был горячий и сладкий. Внезапно я проснулась и воскликнула: «Где мужчина, который только что стоял здесь?»

Люди вокруг засуетились: «Бедняжка! Она сошла с ума».

Много раз в жизни мне снились сны, вызывавшие смешанные чувства. За две или три недели до того, как нас выгнали из дома и отвезли в гетто, мне приснился странный сон: я сидела у нас во дворе в Комяте, и тут с неба свалился огромный камень. Отец закричал мне: «Сурико, в сторону! На тебя падает камень!» У меня не было времени отодвинуться, но камень упал рядом; всех убило, а я одна осталась в живых. Я никому не рассказывала про тот сон, но он показался мне странным, и я часто вспоминала его в Аушвице, особенно в неделю освобождения.

Я еще долго ощущала на губах вкус чая, который отец дал мне во сне; он был совершенно реальным. Появление во сне отца тоже было как настоящее. Я говорила с ним, он смотрел мне в глаза, и мне казалось, что он действительно стоит рядом со мной. Мне тяжело было смириться с фактом, что это всего лишь сон.

Всю ту неделю люди выносили из складов разные вещи: обувь, носки, одежду, посуду и продукты. В четверг я снова пошла на склад вместе с остальными и взяла оттуда платяную щетку.

Я сама не знала, какой смысл брать платяную щетку, когда у меня нет своей одежды, да и в любом случае, что я буду ей чистить? В тот момент меня окружали десятки заключенных, пришедших на склад за одеждой, обувью и разными мелочами.

Внезапно немецкий солдат с винтовкой ворвался внутрь. Он закричал: «Я верен родине, и я всех вас убью!» Он начал стрелять. Со всех сторон раздавались крики. Люди падали на пол; кого-то ранило, а кого-то убило.

Перепуганная, я застыла на месте. Я думала, что все немцы покинули Аушвиц; как могло получиться, что один из них вернулся убить нас? Сколько еще мы будем бояться, что нас вот-вот убьют? Настанет ли, наконец, время, когда мы сможем спокойно просыпаться по утрам и ходить повсюду без опаски, что в нас сейчас выстрелят?

Я не знала никого из заключенных, которые были на складе вместе со мной. Как только ко мне вернулись силы, я бросилась к выходу и устремилась прочь от склада. Поняв, что никто за мной не гонится и можно успокоиться, я остановилась и поглядела на свои руки. Я до сих пор сжимала платяную щетку, которую разглядывала, когда солдат появился и начал стрелять в людей.

Я принесла щетку с собой в блок, положила к своим вещам и сохранила. Эта щетка до сих пор у меня, в ящике комода, хотя часть щетины из нее выпала за прошедшие годы.

Среди одежды, которую я взяла со склада, было платье, больше похожее на ночную сорочку, из грубой сине-серой ткани в тонкую белую полоску. У него не было рукавов, поэтому я надела поверх него рубашку и застегнулась на пуговицы. Оно было очень широким; подол доходил мне до колен. Платье я тоже сохранила. Сейчас оно выставлено в Ganzach Kiddush Hashem в Бней-Браке – институте, занимающемся исследованиями и сохранением памяти о Холокосте[32].

Обещание от моей бабушки

Слабость и голод

Стали так сильны,

Что я уже утратила надежду.

Все, чего я хотела, мое единственное желание —

Кусок хлеба.

Я вспоминала мою праведную бабушку,

Хану-Дебору, да покоится она с миром,

Которая говорила мне в детстве,

Тихо и с любовью,

На идише и с привычной интонацией,

Вспоминая Тору:

«Он, создавший