— Ты, моя подруга боевая, как сейчас говорят, стрелки переводишь на других и думаешь, что это тебе с рук сойдет?

— Ладно, Воронов, — вздохнула она. — Мне сейчас защиты ждать не от кого, кроме тебя, так что расскажу все, что знаю. Про Федора ты уже почти все знаешь: трахались мы с ним. Ну, а все остальное было вроде приложения.

— Это как? — искренне удивился Воронов.

— Ты не перебивай, — попросила Ирма. — Мы же в одной компании были. Куда в деревне-то спрячешься? И на речку бегали все вместе, и костры жгли по ночам, и много чего еще. Ну, и, конечно, как велел Овсянников, ходили по избам, слухи разные собирали да сказки. Однажды кто-то и говорит: айда, ребя, за реку! Там же никто еще ничего не собирал! А может, там все-все про «чертово городище» знают и нам расскажут!

Скованность Ирмы прошла, она говорила уверенно, но видно было, что хорошо контролирует себя: голос негромкий, чтобы слышал только Воронов.

— Нашли мы лодку, уселись. Вошло только пять человек, и мы с Федором в том числе. Приплыли на тот берег, разбились на две пары, как и в Балясной делали, одного оставили в лодке, чтобы местные не уволокли. Мы, конечно, с Федькой вместе пошли. С двух дворов нас погнали: мол, неча тут шариться, а в третьем бабка, наверное, старее, чем моя сейчас. То ли жалко нам ее стало, то ли она сама сказала, но Федька что-то тяжелое оттащил под навес, я тоже чем-то по хозяйству помогла, посадила она нас, спрашивает: чё, мол, надо? Ну, мы давай расспрашивать, а она возьми да и скажи: дескать, вам бы «княжью заимку» поглядеть!

Ирма даже подалась вперед, вспоминая ту историю.

— Что за заимка? Откуда знаешь? Она и отвечает: дед ее воевал за Колчака, а потом, когда красные наступали, решил из армии-то утечь. И утек, и там скрывался, на этой самой заимке. Ты откуда знаешь, спрашиваем, а она отвечает, что ее бабка, тогда совсем молодайка, к нему бегала поесть носила, да и так, вообще…

Ирма закурила.

— В общем, выяснили мы, что сама-то старуха обо всем узнала много позже, когда дед умер. Тут бабка ей и давай рассказывать историю своей жизни и любви. Ну, а как не рассказать, что бегала к жениху за несколько верст и все лесом и ночами! Мы, конечно, давай ее расспрашивать. Смотрим, а она что-то жмется, отмалчивается. Что, думаем, за беда? Почему вдруг замолчала? Зачем вообще было начинать? Расспрашиваем, а она молчит. Потом сама спрашивает: вы, мол, с Бориской тут шастаете? Мы спрашиваем: с каким Бориской, ты чего? А вот, говорит, уже сколько лет тут по окрестностям бродит, да все о том же выспрашивает, что и вы. Про то, что где есть, да что где построено, а сам противный, во всякую дыру нос сует. Мы, конечно, отнекиваться начали, и снова расспрашиваем, но вроде как уже про заимку спрашивать вовсе перестали. Тут вдруг она и говорит: мол, ладно уж, расскажу, но вы никому больше не рассказывайте, потому что место там сатанинское, там грех живет и людей соблазняет.

Ирма замолчала.

Воронов, подождав немного, спросил:

— И что дальше?

— Дальше? А что дальше? Она нам долго и витиевато пересказывала рассказ то ли бабки своей, то ли матери, я так и не поняла, и Федор тоже не понял. В общем, тогда мы об этом почти забыли.

— Это как понимать «почти забыли»?

— Леша, ну что ты хочешь! Парень и девчонка влюблены друг в друга, и влюблены по-взрослому, с сексом! Какие там тайны местной истории! О чем ты!

Воронов посмотрел на нее с сомнением:

— И совсем забыли, и навсегда?

Ирма посмотрела на него, будто решая, стоит ли продолжать рассказ, и продолжила:

— Нет, не навсегда. Рассказала нам об этом старушка в начале лета, наверное, в июне, а в августе Овсянников как раз и попросил отвезти какие-то его бумаги в Город Скорнякову. Одной ехать неохота было, и я, конечно, потащила за собой Федьку, ну, и еще кто-то за нами увязался. Дорога-то дальняя, да и не такая, как сейчас.

Ирма улыбнулась, вспомнив, видимо, как крутила педали велосипеда.

— Бумаги Скорнякову отдала, а он говорит: заходите, ребята, чаю попейте, да расскажите, как там дела. Ребята отказались, потому что до автобуса часа три-четыре оставалось, и они хотели по городу пошастать, в кино зайти. Федька сразу с ними навострился, а я возьми да и скажи: а вот хочу чаю! И — осталась!

Ирма усмехнулась.

— Сидим, пьем чай, приходит вдруг Клевцов. Весь из себя такой важный! Лето, жара, а он в костюме и в галстуке, будто из кино! И сразу начал меня клеить! Вот честно тебе говорю: клеил, будто на танцульках, даром что я школьница, а уже — баба! И все сразу поняла, и мне приятно конечно же! В общем, давай он собираться, дескать, дела, и говорит, мол, могу вас отвезти прямо на автовокзал. И, знаешь, все его слова, все интонации, все жесты такие… как бы сказать… свысока! Чтобы сразу было видно, кто я и кто он! Ну, тут я и дала маху, и про заимку рассказала. Не то, чтобы открыто, но намекнула, дескать, и мы тоже не лыком шиты. Он вроде давай дальше лезть, а я — обратный ход. В общем, наигрались. Хорошо еще, что я ему ничего не сказала о том, что рассказ-то этот