Но в 1995 году зачастую преступления совершали те, кто сам должен был стоять на страже закона. Причины этого были не только в желании получить деньги или какие-то блага. Часто милиционеры в сотрудничестве с криминалом видели единственную возможность бороться с преступностью, стараясь уничтожать одних, помогая другим.

Вскоре, однако, стало ясно, что расчеты наивны. Победив своих «врагов», бандиты принимались за «продажных ментов». Их либо уничтожали, либо, чаще, привлекали на свою сторону окончательно и бесповоротно! Многие из них с помощью уголовников делали карьеру, потому что возможности криминала росли невиданными темпами. Пришел такой «продвиженец» и в отдел, где работал старший лейтенант Воронов. Начальником.

Пришел и начал устанавливать новые порядки. Кто-то ломался, подлаживался под новые порядки, кто-то уходил. Воронов держался, начальник выжидал.

Развязка наступила внезапно.

Воронов на улице увидел девицу, похожую на одну проворную аферистку, находящуюся в розыске. Другой бы прошел мимо: кому надо, тот пусть и ловит, а Воронов действовал строго по инструкциям и закону.

Девица от него немного оторвалась и вошла в подъезд, двигаясь впереди Воронова метров на сорок-сорок пять. Все бы ничего, но подъезд был оборудован сравнительно новой штукой — домофоном, и Воронов стоял у дверей, наполняясь злостью.

Когда, наконец, двери открылись, он рванул наверх, успев только спросить у выходившего мужчины: на какой этаж женщина прошла? Тот ответил, назвав точный номер квартиры, и как-то нехорошо улыбнулся. Воронову его улыбка была безразлична, и он просто поднялся к названной квартире.

Дверь была закрыта, и Воронов позвонил, потом постучал. Никто не отвечал. Может быть, он бы и ушел или стал сомневаться в точности ответа мужчины, но за дверью раздался какой-то шум и сдавленный крик.

Дверь была хлипкая, и Воронов открыл ее, ударив пяткой в замок.

Его появление было совершенно неожиданным, но и то, что увидел Воронов, его ошарашило. Кроме девицы в квартире были еще два здоровых парня, и Воронов сразу понял природу ухмылки мужика у входа в подъезд: его приняли за рогатого мужа, выследившего свою неверную жену. Вид этой троицы Воронова почти не тронул, а вот вид сухонькой старушки, рука которой была взята одним из парней на излом, почти напугала.

Единственное, что точно знал Воронов: сейчас нельзя ни медлить, ни суетиться. Один из парней очень медленно думал, а второй предпочитал, видимо, сначала выговориться.

Он и повернулся к Воронову, не отпуская руки старушки, и спросил:

— Тебе чё надо, мужик.

Паузы было вполне достаточно.

Парней Воронов просто «отключил», и надолго. Они пришли в себя уже по пути в отделение. Девицу он проучил. Он бил ее так, как били задержанных его коллеги. Бил так, чтобы следов не было. Когда услышал на лестнице шаги и разговоры милиционеров, сорвал с нее всю одежду, порвал на мелкие лохмотья и выбросил в форточку.

Девица взвыла, ехала в отделение, закутанная в какую-то простынь, всю дорогу материлась и обещала «закопать».

Сдав всех дежурному, Воронов отправился курить и пить чай, чтобы прийти в себя. Потом, примерно через полчаса, сел писать рапорт, но вскоре был вызван к начальнику отделения.

Тот сначала пытался быть в образе мудрого и опытного начальника, начал задавать вопросы, но в этом деле ему тягаться с Вороновым было трудно. На вопросы, которые как бы и сами по себе уже были ответами, он отвечал по своему разумению, которое не совпадало с ожиданиями начальника.

Терпения начальника хватило только до того времени, когда зазвонил телефон. Разговора как такового не получилось, потому что он минуту, а то и больше слушал то, что ему говорили, а потом, медленно и деликатно положив трубку на аппарат, заорал.

Орал на Воронова он дольше, чем слушал невидимого собеседника, но суть была проста: дурак Воронов совершил непоправимую ошибку, и защищать его — дурака Воронова — начальник не хочет. Поэтому ему, дураку Воронову, надо срочно писать заявление на отпуск со вчерашнего числа и рапорт об увольнении. И всё! И — не обсуждается!

Воронов — честное слово — никак не мог понять, о ком и о чем идет речь. Конечно, он рассчитывал за свои действия получить какую-то благодарность, но если сейчас такое время, то можно и без благодарности прожить. Но кричать-то чего?

Все это он сказал начальнику. Два раза. Сначала точно так же, как об этом подумал. В тех же словах и выражениях. А во второй раз упростил свою речь до максимума.

Начальник молчал. Первой речью он был ошарашен, но вторая, матерная, привела его в чувство. Он дождался окончания заявления Воронова и сказал тихо и спокойно:

— Можете быть свободны. Рапорт ко мне через пять минут.

Спускаясь по лестнице, Воронов — наконец-то — сообразил посмотреть на часы. Половина восьмого. Вообще-то для него, напомним, не было понятия «рабочее время», но этот день был особым, и Воронов, не заходя в кабинет, отправился на отдых. Сегодня отдых был вполне заслуженный. Хотя бы потому, что спас старушку, подумал Воронов и взял бутылку водки.

Он сидел в комнате перед невключенным телевизором и пил водку, когда в дверь постучали. Воронов подошел и, не спрашивая, открыл двери.

— Ты бы спрашивал, что ли, — буркнул стоявший на площадке мужик лет сорока. — На тебя сегодня многие зуб крошат. Войти разрешишь?