— Вы, значит, считаете, что Сибирь могли превратить в отдельное государство?

— Более того, это пытались сделать, — кивнул Скорняков. — Что есть государство? Система, сочетающая в себе максимально возможное число элементов, обеспечивающих жизнь людей, являющихся его гражданами. И Сибирь с ее просторами и природными ресурсами вполне может стать «площадкой заселения».

— Ну, это в принципе, — условно согласился Воронов.

Ему необходимо было вытащить из Скорнякова хоть что-то полезное для поисков.

А тот продолжал:

— Так вот, вернемся к временам Петра Великого. Он, как известно, совершил множество реформ, в том числе и реформу управления, в том числе и создав Сибирское губернаторство. Во главе его был поставлен человек, Петру хорошо известный, человек, трудами своими заслуживший любовь государя и уверенность в его полной преданности, князь Гагарин. Матвей Гагарин.

Скорняков подошел к полке, взял довольно толстую папку.

— Вот тут у меня кое-что о Гагариных. Надо сказать, что представители этого семейства к тому времени уже занимали должности воевод, то есть прежних управленцев, выражаясь современным языком, управленцев дореформенных. Ну а Матвей всех их как бы объединил. Во всяком случае, такова легенда, а, точнее говоря, версия. Версия, потому что формально Гагарин был казнен за воровство! Однако ходили упорные слухи, будто у Гагариных существовал план отделения Сибири от России и провозглашения Сибирского царства. Отсюда будто бы и казнь, и довольно зверские последствия: Гагарина не снимали с виселицы несколько месяцев.

— В назидание другим?

— Возможно, но есть некоторые странности. Следствие по делу началось еще в четырнадцатом году, а приговор ему вынесен в двадцать первом.

— Ну и что? Даже сегодня следствие порой затягивается на годы, а уж тогда-то. В ту пору свидетеля для допроса из того же Томска, например, самолетом не доставишь.

Воронов усмехнулся, но видно было, что рассказ Скорнякова все сильнее интересует его.

— Можно, конечно, и так сказать, — почти примиряюще кивнул Скорняков. — Но вы уж позвольте мне продолжить. Важно обратить внимание на еще одно обстоятельство, еще одно событие, произошедшее в то же время, — дело царевича Алексея.

— Он-то тут при чем? — искренне удивился Воронов.

— Тут «при чем» почти вся система управления Россией того времени. Дело в том, что воцарением Романовых в 1613 году были возмущены многие родовитые семьи. Сам порядок выдвижения, система созыва Земского собора вызывали сомнения и протесты. Первый Романов — Михаил просидел более-менее мирно, а при Алексее Михайловиче уже открытые столкновения. Два рода становятся во главе враждующих партий, по родам жен: сперва — Милославские, потом — Нарышкины! А если есть вожди, то есть и дружина! В общем, начались серьезные драки между партиями, а в числе прочих обвинений то и дело летали слухи о незаконном воцарении.

Ну, а потом Петр Алексеевич. Мы-то больше о его величии говорим, о том, как он Россию укреплял, и упускаем другую сторону процесса. Ту, которую сейчас назвали бы управленческой. Ведь до него долгие века Русь управлялась царем при опоре на бояр, так сказать, на соль земли Русской!

Боярские-то роды землями владели от века! По наследству передавались и богатство, и родовитость! А на землях-то крестьяне жили и иной народец. Хороши бояре или плохи, а за ними — население. Люди за ними! Да — крестьяне, да — забитые, безграмотные. Но других-то не было!

И уж простите меня за высокий, так сказать, штиль, но именно из этих крестьян составлялись дружины и полки, которые побеждали и Золотую Орду, и тевтонских рыцарей, да и много кого еще! Это я к тому, что для решения важных задач всегда был ресурс, который умело использовало то самое боярство!

А что же стало с Боярской думой при Петре? Куда она делась? Никуда!

Скорняков поглядел на Воронова и повторил по слогам:

— Ни-ку-да! Петр перенес свое местопребывание на берега Невы. Бояре не захотели ехать на болота и оказались «вдалеке» и в самом примитивном смысле слова, в географическом, и в самом главном, в политическом. Государь-то стал совет держать с другими людьми, причем часть из них все-таки происходила из древних родов, а часть — из совершенно ничтожных, можно сказать, безродные люди были. И в этом было своеобразие всей системы власти, сложившейся при Петре, и это тоже надо понять.

У Петра тоже было два брака, как у его папеньки, при этом один брак означает единение с российской знатью. И пусть знать эта осталась в Москве, но традиции на Руси имеют большое значение, и с ними надо считаться, а считаться с традициями и ее носителями — боярами — Петр хочет все меньше и меньше, и он идет на второй брак — с безродной иностранкой. Можно, конечно, объяснить этот шаг сладострастием Петра и какой-то невероятной женской притягательностью Марты Скавронской, но сути дела это не меняет. Появление императрицы Екатерины, которую не признает никто, кроме ближайшего окружения Петра, — это начало уничтожения традиций.

Император, а может быть, кто-то из окружения, ведет тончайшую интригу, чтобы устранить саму возможность возвращения власти к старому российскому дворянству, к боярам. Интригу, жертвой которой становится сын Петра — Алексей.

— Ну а при чем тут Сибирь? — не выдержал, наконец, Воронов.

Скорняков посмотрел на него, будто оценивая.

Помолчал.

— Сибирь — это вполне возможное перенесение процесса, начатого Петром, на другие пространства и в другие условия!

— Все равно не понимаю, — пожал плечами Воронов.