«прелестного стиля» мисс Мур, ее «изысканной простоты» и «безусловной одаренности». А вот чужие люди не стеснялись в критических высказываниях, и некоторые из них вызвали у Розы такое негодование, что она даже отвлеклась от концерта, почти пропустив и грандиозную увертюру, и выступление певца, который глубоким басом выводил мелодичные рулады, после чего сиротки исполнили бодрую песенку, затянув хором: «Тра-ля-ля», что пришлось очень кстати, поскольку маленькие язычки не привыкли к длительному молчанию.

– Я и раньше слышал, что женские языки крепятся в середине и болтают с обеих сторон, а теперь я в этом убедился, – прошептал Чарли, чтобы подбодрить сестру, указав ей на комический эффект: примерно в семидесяти пяти открытых ротиках вовсю работали эти самые непоседливые язычки.

Роза рассмеялась и позволила кузену обмахнуть себя веером – он подался вперед со стоявшего за ее спиной стула с выражением особой преданности на лице, которое всегда напускал на людях, однако вернуть Розе хорошее настроение ему не удалось, она продолжала строго поглядывать на сидевшего слева дородного джентльмена, который произнес, передернув плечами и глянув на следующий номер Фиби в программке:

– Ну уж с итальянской арией-то эта юная дама точно не справится, зря ее вообще выпустили на сцену.

Но Фиби справилась – и пела так, что дородный джентльмен в корне изменил свое мнение: неудача с первым номером задела ее гордость и заставила показать все, на что она способна, причем сделала она это с хладнокровной решимостью, способной побороть страх, подстегнуть честолюбие и превратить поражение в победу. На этот раз Фиби неотрывно смотрела то ли на Розу, то ли на пылающее неистовое лицо с ней рядом, и в пение она вкладывала всю душу, голос ее звенел серебряным колокольчиком, заполняя собою весь зал, да так, что кровь у зрителей начинала пульсировать от напряжения.

Судьба Фиби как певицы тем самым была решена. На сей раз аплодисменты оказались искренними и спонтанными, звучали снова и снова – в щедром порыве загладить прежнюю холодность. Вот только на сцену исполнительница больше не вернулась, ее будто бы поглотила тень большого органа – ни один глаз не сумел ее отыскать, никакой благожелательный ропот не смог выманить обратно.

– Ну, теперь я могу спокойно умереть, – сказала Роза, так и сияя от искренней радости; Арчи же неотрывно смотрел в программку, пытаясь сохранять на лице невозмутимость, а все остальные родственники приняли победоносный вид, как будто никогда в Фиби и не сомневались.

– Да, очень недурно, – произнес дородный джентльмен с одобрительным кивком. – Многообещающе для начинающей. Не удивлюсь, если в свое время она станет второй Кэри[25] или Келлог[26].

– Ну, теперь ты его прощаешь? – прошептал Чарли кузине на ухо.

– Да, мне даже хочется погладить его по головке. А еще я поняла, что нельзя судить по первому впечатлению, – ответила Роза, вполне примирившись со всем человечеством.

Последним номером Фиби значилась еще одна баллада; она в принципе собиралась посвятить свой талант этому прекрасному, но пребывающему в небрежении жанру. А потому все зрители, кроме одного-единственного, очень удивились, когда вместо того, чтобы запеть «Старина Робин Грей»[27], она села за фортепьяно и, улыбнувшись девочкам через плечо, завела старую свою птичью песенку, которая когда-то завоевала ей Розину приязнь. Вот только между чириканьем, посвистом и воркованием еще прозвучали три премилых куплета, повествовавшие о весне и прелести пробуждения к новой жизни. Песенку сопровождал трогательный аккомпанемент, а первую же паузу заполнил восторженный смех детишек – они радостно откликнулись на голоса, которые будто бы взывали к ним из зазеленевших лесов.

Песенка была дивная, а новизна добавила ей особого шарма, ибо искусство, соединившись с природой, способно сотворить подлинное чудо, а ловкое подражание, когда-то впервые прозвучавшее у кухонного очага, тронуло душу всех зрителей в переполненном зале. Фиби снова стала самой собой: щеки раскраснелись, улыбающиеся глаза скользили по залу, а с губ слетала мелодия столь же радостная и куда более нежная, чем та, которую она некогда напевала в такт движениям щетки.

Эта песенка явно предназначалась детям, и они, безусловно, это оценили, потому что, когда Фиби вновь села среди них, они восторженно хлопали, размахивали фартучками, а некоторые даже хватали ее за юбку и громко просили:

– Спойте еще, ну пожалуйста, спойте!

Но Фиби лишь покачала головой и исчезла, ибо час для маленьких был уже поздний и несколько из них даже «приятной дреме предались», разбудил их лишь поднявшийся вокруг шум. А вот старшие не хотели принимать отказ и хлопали неустанно, особенно бабушка Биби, которая схватила трость дяди Мака и безудержно стучала ею в пол, точно миссис Набблс[28] в пьесе.

– Да не береги ты перчатки, Стив, хлопай, пока она не вернется! – воскликнул Чарли в мальчишеском азарте, Джейми же совершенно потерял голову от восторга и, вскочив с места, вопил: «Фиби! Фиби!», не обращая внимания на попытки матери его образумить.

Даже дородный джентльмен и тот хлопал, а Роза лишь рассмеялась от восторга, когда поглядела на Арчи, который наконец, похоже, перестал сдерживаться и топал ногами с упоением, которое выглядело очень комично.

Фиби вынуждена была вернуться на сцену, она постояла там, смиренно склонив голову, с растроганным выражением на лице, на котором читались радость и признательность, – и тут в зале вдруг настала тишина; тогда Фиби, будто вспомнив, ради какого благого дела они здесь собрались, взглянула уже без тени страха вниз на целое море благожелательных лиц и запела песню, которая не состарится никогда.

Песня проникла в душу каждого слушателя, ибо невыразимо трогательно было смотреть на женщину с дивным голосом, которая пела, что всем бесприютным юным созданиям нужен дом, а в устах Фиби мелодичный призыв прозвучал особенно истово, потому что она сопроводила его почти невольным жестом – слегка сжала вытянутые вперед руки, и только когда стихло последнее из дивных слов, руки разжались, но остались простертыми в умоляющем жесте.

Все неподдельное творит чудеса, ибо те, что не имели обыкновения раскрывать свои кошельки, вдруг почувствовали, как они тяготят им карманы, глаза, не привыкшие плакать, увлажнились, и девочки в шерстяных платьицах вызвали прилив жалости у отцов и матерей, которые оставили своих дочек спокойно спать дома. Все это было ясно из той тишины, которая в первый миг после окончания песни ничем не нарушалась; а потом – зрители не успели даже спрятать носовые платки – исполнительница исчезла бы в миг, если бы перед ней внезапно не появилась малышка в фартучке: она взбиралась на сцену, сжимая в обеих руках огромный букет.

Малышка приблизилась