– Никогда еще я не была тебе так признательна, да и что может быть лучше, чем «только с тобой», моя ненаглядная?

Фиби редко ее так называла, а когда называла, вкладывала в эти слова всю свою любовь, и звучали они так ласково, что казались Розе милее всех на свете, кроме разве что «моей девочки» дяди Алека. Сейчас в них чувствовался особый пыл, на лицо Фиби набежала тень, она посмотрела на Розу сверху вниз. Невозможно было и далее изображать неведение, и Роза сказала, поглаживая Фиби по щеке, на которой теперь горел лихорадочный румянец:

– Раз так, не отталкивай меня, если у тебя тяжело на душе, позволь разделить твои беды, как ты всегда делила мои.

– Да, конечно! Хозяюшка, мне придется уехать раньше, чем мы планировали.

– Почему, Фиби?

– Потому что Арчи в меня влюблен.

– Именно поэтому ты должна остаться и составить его счастье.

– Нет, ведь я уверена, что это вызовет раздор в семье.

Роза разомкнула было губы, чтобы с негодованием отвергнуть ее предположение, однако осеклась и честно ответила:

– Мы с дядей будем очень этому рады, и я уверена, что тетя Джесси не станет возражать, если ты любишь Арчи так же, как он тебя.

– Мне кажется, у нее на него другие виды, и хотя она очень добра, но наверняка сильно огорчится, если он введет меня к ним в дом. Она права, да и все они правы, а я одна во всем виновата. Мне нужно было уехать раньше, я ведь видела, что происходит, но тут было так хорошо, что у меня не хватило сил покинуть ваш дом.

– Это я тебя удерживала, так что если кого винить, то только меня, но право же, Фиби, душенька, я решительно не понимаю, какое тебе до них дело, – да, тетя Сара будет ворчать, тетя Клара причитать, а тетя Джейн отпускать неприятные замечания. Будь счастлива и не обращай на них внимания! – воскликнула Роза, взволнованная до такой степени, что в груди у нее пробудился дух бунтарства и ради подруги она приготовилась пойти наперекор даже столь почтенному установлению, как семья.

Но Фиби лишь грустно качнула головой и ответила все тем же суровым тоном – она явно пыталась обуздать чувства, дабы они не встали на пути долга:

– Ты бы так смогла, а я нет. Ответь мне, Роза, но только честно, ведь ты меня любишь. Представь, что тебя, нищую, неприкаянную, приютили в некоем доме, долгие годы осыпали всякими благами, обучали, любили, относились к тебе с доверием, даровали тебе счастье – и ты сочла бы возможным украсть у этих добрых людей то, что им очень дорого? Согласилась бы, чтобы тебя назвали неблагодарной и коварной, обвинили в желании занять высокое положение, на которое ты не имеешь никакого права, – и это притом, что ни в чем другом ты не знала от них отказа, даже в том, чего, может, и не заслужила. Смогла бы ты сказать, как вот говоришь мне: «Будь счастлива – и не обращай на них внимания»?

Фиби придерживала Розу за плечи и пристально смотрела ей в лицо – так, что Роза даже слегка отшатнулась: черные глаза Фиби полыхали, и было нечто несказанно величественное в этой девушке, которая внезапно превратилась в женщину. Ответить на столь порывисто заданный вопрос можно было без всяких слов, ибо Роза поставила себя на место Фиби, резко втянула воздух и в силу собственной гордости без обиняков отчеканила:

– Нет, не смогла бы!

– Я знала, что ты так ответишь, так помоги мне исполнить мой долг. – Всю холодность Фиби как рукой сняло, и она судорожно прижала свою юную хозяйку к груди, утешенная ее сочувствием, прорвавшимся сквозь беспощадную откровенность слов.

– Помогла бы, если бы знала как. Ну давай же, расскажи подробнее. – Роза уселась в большое кресло, в которое они когда-то помещались обе, и протянула подруге руки, готовая оказать ей любую помощь.

Фиби же отказалась садиться на привычное место, она, будто на исповеди, встала на колени на коврик, оперлась локтем о кресло и в совсем незамысловатых словах изложила историю своей любви.

– Я лишь недавно догадалась о том, что он ко мне небезразличен. Думала, он интересуется тобой, и даже когда поняла, что ему нравится слушать мое пение, все считала – это потому, что ты мне аккомпанируешь, так что старалась как могла и радовалась твоему будущему счастью. А потом прочитала правду в его глазах. Осознала свое поведение и ужаснулась. Он ведь ничего не говорил, и я решила, что он считает – а ведь так оно и есть, – что я не гожусь ему в жены, и, значит, никогда не объяснится. Меня это только радовало, и тем не менее я испытывала гордость, и, хотя я ни на что не надеялась и ни о чем не просила, мне хотелось ему показать, что я наделена самоуважением, помню, в чем мой долг, и способна, как и он, слушаться голоса совести. Держалась в сторонке. Собиралась уехать при первой возможности и дала себе слово, что хорошо выступлю на концерте, чтобы он не стыдился бедной Фиби и единственного ее дарования.

– Так вот почему ты так странно себя вела – предпочла уйти в одиночестве и отказалась от всякого нашего содействия? – догадалась Роза, только теперь поняв, что творилось у Фиби в душе.

– Да, я хотела все сделать сама, чтобы никому не быть обязанной своим успехом, если я его добьюсь, даже лучшей своей подруге. Это было дурно и глупо, и первый мой ужасный провал стал мне наказанием. Ах, Роза, как я перепугалась! Дыхание сбилось, перед глазами все плыло, все эти бесчисленные лица придвинулись совсем близко, я и взглянуть на них не решалась. Если бы не те часы на стене, я бы и вовсе не допела до конца, а когда допела, сама не помня, что исполняю, одного твоего сокрушенного взгляда оказалось довольно, чтобы я поняла, что провалилась.

– Но, Фиби, на деле я улыбалась по возможности мило, потому что знала – ты просто напугана! – решительно возразила Роза.

– Да, верно, но в улыбке твоей было столько жалости, а не гордости, которой я ждала, что я забилась в этот темный уголок возле органа – и мне хотелось просто себя убить. Как я злилась, как страдала! Сжала зубы, стиснула кулаки и дала себе слово, что следующую