благодарю небо тысячи раз, что папы нет в живых и он не страдает от всего этого ужаса, – бросилась на колени перед Флорентийцем Алиса. – Пусть папа идет спокойно, пусть идет как можно выше, чтобы ни одна из тревог Земли не коснулась его и не обеспокоила его мудрой жизни. Я осталась здесь вместо него, отец Флорентиец. Молю тебя, помоги мне выстоять в полном самообладании и спокойствии, чтобы сила твоя могла проходить через меня нерасплесканной и вся твоя помощь доходила бы до моих дорогих и несчастных мамы и Дженни.

– Так, дочь моя. Я и не ждал от тебя другого. Но еще одно ждет тебя испытание. Ты слышала, Николай тебе рассказывал о Левушке и Браццано.

Браццано – отец Дженни.

Бедная Алиса, смотревшая неотрывно в глаза Флорентийца, прошептала:

– И ты, отец Флорентиец, пустил в свой дом меня, дочь женщины, знавшей Браццано! Будь же мне вечным примером милосердия, которому нет пределов.

Помоги дважды утвердиться моему самообладанию, чтобы маме и сестре было легче бороться и победить.

Флорентиец положил на голову Алисы свою правую руку, на нее свои руки положили сэр Уоми и Сенжер.

– Мой путь да сплетется с орбитой твоей, и вся Любовь в тебе да сплетется в сеть защитную с Любовью моею вокруг тебя, – сказал сэр Уоми.

– Твоя жизнь да станет отныне красотой, и зло да не сможет подойти к тебе. Все заклинания да распадутся подле тебя, ибо сеть моя защитная оберегает тебя, – произнес Сенжер.

– Аминь. Свет на пути пройдет беспрепятственно через твой канал. Иди, друг, и жди меня через час у твоей матери, – сказал Флорентиец.

Алиса вышла из кабинета такой радостной, такой легкой, какой давно уже себя не чувствовала. Ей не хотелось сейчас никого видеть, она быстро прошла к себе в комнату и села у портрета отца. Прижав к себе дорогое лицо, она думала только об одном: стать достойной отца и создать такую семью, в которой была бы невозможна ложь. Сейчас в сердце ее, где с детства жило страдание, обжигавшее ее как раскаленный гвоздь, было спокойно. Слова Флорентийца осветили ей суть отношений между людьми перед Вечностью. И еще понятнее стало, как она, дочь, сможет стать матерью тому, кто был ей отцом.

– Если бы только я сумела быть достойной того доверия, какое мне оказано.

Я буду день за днем все крепче думать о том, как воля моих великих друзей льется через меня. Отец, отец! Я и не представляла, что можно подняться на такую высоту чести и милосердия, где прожил ты. Сейчас я пойду к моей матери и передам ей твое прощение, твою помощь.

Так думала Алиса, ощущая в себе непобедимую силу и уверенность. Ни минуты она не колебалась и не страшилась, что смутится при встрече с матерью. Не о позоре ее она думала, а о реальной помощи, которую могла ей оказать.

Алиса переоделась. Ей казалось невозможным выйти из комнаты в том, в чем она приняла благословение чудесных рук своих великих друзей. Благоговейно сняв свое черное платье и не понимая, почему она это делает, она надела одно из лучших своих платьев, белое с черным, и пошла к леди Катарине.

Там она застала только Ананду, который принес матери новый итальянский журнал, рекомендуя обратить внимание на некоторые статьи. Знавшая, как ненавидела леди Катарина всякое чтение, Алиса была удивлена искренним ее интересом. И вид матери сегодня изумил ее.

– Что с тобой сегодня, Алисонька? Ты чем-нибудь особенно обрадована? – в свою очередь спросила мать.

– Я так нарядна, мама, что даже поразила вас. А я только что хотела спросить, почему вы так прекрасно выглядите сегодня? Вы просто красавица, хотя и поседели.

– Как я виновата перед тобой, доченька, я не видела, как ты красива и какое сердце живет в тебе.

– О сердце Алисы слава идет. О ручках и смехе сказки плывут. Голос Алисы – сам ангел поет. А щечки Алисы что розы цветут, – внезапно пропел Ананда, подставляя имя Алисы в народную английскую песню.

Голос Ананды, и всегда поражавший Алису гибкостью и тонкостью фразировки, сегодня особенно проник в ее сердце. Как много предстояло ей трудиться, чтобы достичь хоть половины этой музыкальной выразительности. Лукавство, с которым глядел при этом на Алису певец, заставило мать и дочь весело рассмеяться. Под этот смех и вошел незамеченным Флорентиец.

– Вот это хорошо, Ананда, что ты развлекаешь свою больную. Как вы себя чувствуете, леди Катарина?

– Если бы мне сказали неделю назад, что я смогу так весело смеяться, как сейчас, я бы не поверила. А вот теперь мне не хочется грустить, сегодня на меня особенным образом действует красота моей дочери, Я понять не могу, в чем дело? Я ли слепа была до сих пор, Алиса ли так изумительно похорошела?

– Быть может, в вашем сердце для Алисы нашлось больше места, и в этом все дело, вся разгадка, – сказал Ананда. – Нет, что-то сегодня в ней особенное, но что, не знаю.

– Надеюсь, что когда-нибудь узнаете. А сейчас я пришел к вам поговорить о Дженни, – сказал Флорентиец. Леди Катарина вздрогнула и побледнела. – Счастлива ли Дженни по-вашему, леди Катарина? Можете ли вы представить себе ее жизнь в эту минуту?

– Дженни не может быть счастлива, лорд Бенедикт. Она обманута теми, кто подле нее сейчас и… мною. Я хотела бежать к моей старшей дочери, чтобы спасти ее. Но в вашем доме поняла, что это невыполнимая для меня сейчас задача. Поняла, что сначала мне надо воспитать себя, что я и пытаюсь делать.

– Верите ли вы тому, что говорит о себе Дженни сама?

– Нет, лорд Бенедикт. Я слишком хорошо знаю Дженни, знаю, что она никому сейчас не скажет правды о себе, мне же – особенно.

– Почему же, леди Катарина?

– Дженни не прощает мне моего бегства к вам, лорд Бенедикт. Но не это главное. Мне страшно за Дженни, когда она узнает о себе… ужасную правду. Я не боюсь ее проклятий, я их вымолю. Я боюсь, что гордая моя дочь не сможет этого пережить…

– Не плачьте, леди Катарина, выслушайте меня. Скоро, гораздо скорее, чем вы думаете, я почти со всеми моими домашними уеду в Америку. С вами останутся Ананда, сэр Уоми, Дория, Сандра, Амедей и Тендль. Эти друзья будут все время с вами и помогут вам отбиться от десятка нападений Дженни и ее приятелей. Они не будут знать, что Алиса уехала с нами. И вас будут ловить как приманку. Если вы не будете тверды, если ваши мысли и сердце не сконцентрируются только на одном – спасении Дженни, – вы не сможете по-настоящему помочь вашей бедной дочери. Поймите меня, как мать, всерьез думающая о жизни