– Как я его понимаю! Я бы на его месте тосковал не меньше. Хотя отлично знаю, что навязываться или напрашиваться ни на какие, даже самые простые дела нельзя. Нельзя выбирать себе дело или судьбу, стоя подле Учителя.

Алиса убежала искать Сандру и нашла его, как и предполагала, в импровизированной обсерватории. Сандра был так увлечен своими наблюдениями, что не только не заметил прихода Алисы, но и не слыхал, как она его окликнула. Только когда девушка притронулась к его плечу, Сандра в испуге вскочил и сразу не мог сообразить, что перед ним Алиса.

– Да как же вы могли сюда войти? Ведь я запер дверь на ключ. И как вы могли знать, что я здесь?

– Немудрено войти в открытую дверь, это раз. Еще менее мудрено знать, что у вас здесь… мастерская, – сказала Алиса, осматривая чердак. – Вы ведь таскали все мимо меня, через галерею, в вашу обсерваторию, которую правильнее было бы назвать норою колдуна. Это что за орудия пыток? – указывая на какие-то стойки, выведенные в слуховое окно, спрашивала смеясь Алиса.

– Нора колдуна! Извольте радоваться, – огрызнулся было Сандра. Но осмотрев свое помещение, которое сейчас осветила Алиса, заваленное ящиками, трубами, чертежами, – присоединился к смеявшейся девушке.

– Я не сомневаюсь, милая дама, что вы явились к колдуну заказать ему свой гороскоп. Оставайтесь же в старых девах и не мечтайте о дамском чепце, – хохотал Сандра.

– Я не сомневаюсь, что ваше проникновение в мое будущее равно вашему астрономическому предвидению. Идите-ка лучше к лорду Бенедикту и покайтесь, что испортили часть чердака в его доме.

– Побойтесь Бога, Алиса! Неужели же вы разболтали о моей мастерской лорду Бенедикту? Что же это будет теперь? На скачках он сказал, что у меня повырастали четыре ноги, что же будет теперь?

– Уж наверное скажет, что вы завели себе четыре глаза. Идите же скорее, он вас зовет. Вдруг он поднимется сюда?

Сандра схватил девушку за руку, выбежал с нею через узкую дверь и захлопнул ее.

– Только этого еще недоставало, чтобы все подняли меня на смех, – смущенно говорил бедный ученый, спускаясь с Алисой вниз.

– Сандра, да на кого вы похожи? Неужто можно идти к лорду Бенедикту в этой грязной блузе? А руки? Да вы весь точно в саже.

– Бог мой, Алиса, что же мне делать? Не может же…

Перед Алисой и Сандрой выросла мощная фигура Флорентийца.

– В моем доме парочка заговорщиков? Где же это вы оба были? Почему ты, Алиса, стала похожа на зебру? Да и ты хорош! Ты, Сандра, кузнечное дело изучаешь вместе с Алисой?

Лорд Бенедикт весело смеялся над своими юными друзьями, вконец растерянными. И Алиса с удивлением обнаружила на платье темные полосы.

– Ну, признавайся, друг, что ты там начудил в башне?

– Да я только выковал закрепы и не предполагал, что будет так много сажи.

– Хорошо еще, что ты нас не спалил, – продолжал улыбаться Флорентиец. – Если бы ты мне сказал, что башня тебе нужна для обсерватории, я бы тебе предложил правую башню, где у Николая и Наль отличная мастерская. Ну, полно, не смущайся. Беги к себе и приведи себя в порядок. После ужина зайдешь ко мне. Я побеседую пока с Алисой.

Флорентиец прошел с Алисой в музыкальный зал. Здесь горела только одна лампа. Зал тонул в полумраке, и лорд Бенедикт сел у окна, усадив девушку рядом с собой.

– Чувствуешь ли ты, дитя, как особенно чиста в этой комнате атмосфера?

– Всякий раз, когда вхожу сюда, я как-то по-особенному радуюсь. Мне становится легче жить, как будто бы на меня снова сваливается счастье. Но с тех пор, как здесь играл и пел Ананда, эта комната стала для меня храмом, А после того, как здесь однажды пели вы, я поняла, что такое песня. Но ваша песня была так величественна, так недосягаемо, божественно высока, что она не вызвала во мне ничего, кроме молитвенного экстаза и преклонения. У меня даже не мелькнуло дерзновенной надежды когда-либо приблизиться к такому совершенству. Когда играет и поет Ананда, я тоже преклоняюсь перед его искусством. Но тут я чувствую, что эту музыку может постичь человек. И теперь, входя сюда, словно попадаю в храм моих мечтаний. Я как будто бы начинаю понимать, что на моем земном пути мне придется трудиться в музыке не только для собственной радости, но как на предназначенном мне пути служения.

Не подумайте, что я хочу сказать, что надеюсь играть и петь, как Ананда. Я знаю только, что предел того, чего можно достичь, отдавая искусству все бескорыстие своей любви, указан Анандой.

– Это так, Алиса. Но в теперешней твоей жизни перед тобой стоит несколько сложных задач. И ни об одной нельзя сказать, какая из них главная. Семья, глубочайший смысл которой ты знаешь. Музыка, значение которой ты постигла.

Сестра и мать, для спасения которых ты должна познать самое дно их несчастья, – все одинаково важно для того служения людям, ради которого ты попала в мой дом и встретилась здесь с людьми, призванными строить общину с новым типом единения людей. Ты уже видишь две семьи, Наль и Лизы. Перед тобой проходят путь две будущие матери. Ты наблюдай их постепенный рост, их ошибки, волнения, разлад, восторги и счастье.

Только тогда ты войдешь в круг материнских дел и обязанностей, когда освоишься с ними на чужом, но близком тебе опыте. Ты поймешь всю их важность, ответственность и сумеешь сама нести их легко, весело, просто. Но когда же ты сможешь, друг мой, быть настолько внутренне свободной, чтобы создать легкую и радостную жизнь в семье, где бы люди, глубоко и широко психически одаренные, могли развиваться без помех, среди полной свободы? Когда ты будешь в состоянии стать во главе такой семьи, которая перевернула бы уродливый и затхлый быт иных семей, где гибнут в удушливых парах собственных страстей, называя их любовью? Чудовищное насилие, навязывание всем и каждому своих представлений и понятий. Выбор детям компании по своему вкусу, а не по тому, что необходимо для роста их дарований – все это называется в обывательских семьях словами «любовь», «забота», «опека».

Только тогда ты станешь истинной матерью-воспитательницей, когда отбросишь от себя три понятия. Первое – страх, второе – личное восприятие текущей жизни и третье – скорбь.

Задумайся над тем, что такое страх. Это самое сложное из всех человеческих ощущений. Оно никогда не живет в человеке одно, но всегда окружено роем гадов, не менее разлагающих все наиболее ценное в духовном мире человека, чем самый страх. Страх также заражает все вокруг, наполняя атмосферу тончайшими вибрациями, каждая из которых сильнее яда кобры. Кто