я сажусь в поезд, который везет меня обратно в Нью-Йорк. Мягкое покачивание убаюкивает мое уставшее тело, и я засыпаю, все еще держа в руках записку Мейсона.

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Потом оглядываюсь, чтобы выяснить, слышал ли кто-нибудь, как я вскрикнула во сне. И тут я осознаю, что произошло нечто выдающееся. Мне приснился сон. Сон, а не кошмар. Я была с Мейсоном, и он вел меня к алтарю на свадьбе Скайлар. Там были все: мои сестры, мои родные, друзья и соседи. Даже Чарли. Но когда мы подошли к алтарю, мы не разошлись, чтобы занять соответствующие места рядом с женихом и невестой – мы и были женихом и невестой. На мне было девственно-белое платье, шлейф от которого тянулся до первого ряда стульев. Мейсон был в том же смокинге, в котором он был на благотворительном вечере. Мы произнесли свои клятвы, а потом под радостные возгласы родных и друзей выбежали из церкви прямо на свадебный прием, который был уже в разгаре. Мы разрезали великолепный трехъярусный торт, кинули подвязку и подбросили в воздух прекрасный букет из черных и белых роз, который поймала Чарли. В этот миг я вскрикнула от восторга и проснулась.

Я стряхиваю с себя сон, списывая его как побочный продукт подготовки к свадьбе, которой мы со Скайлар много занимались в последнее время. Но на задворках моего сознания теплится мысль о том, что, может, в глубине души я этого хочу. Больше пяти лет мне снились только кошмары. Целых пять лет! И звездой моего первого обычного сна стал не кто иной, как автор записки, которую я до сих пор не выпускаю из рук.

Я смотрю на записку. Кто этот человек? Я только и делала, что отталкивала его, несмотря на бесчисленные самоотверженные поступки с его стороны. А потом, после всего остального, что он для меня сделал, он нашел мой браслет. Клянусь богом, если рыцари в сияющих доспехах действительно существуют, то Мейсон – мой рыцарь. Он даже сломал ради меня дверь, черт побери!

Мне надоело жить прошлым. Надоело проживать каждый день в страхе. Я оглядываю сидящих в вагоне мужчин. Вряд ли все они мерзавцы. Я думаю о Гэвине и Гриффине и о том, сколько счастья они принесли моим сестрам. Я думаю о театре и об афишах в освещенных рамах. Я впервые осознаю, что, не позволяя себе жить полной жизнью, я позволяю им забрать ее у меня. Они и так уже забрали у меня слишком многое. Когда-то давно они сделали меня жертвой. Но, возможно, сейчас единственный человек, который заставляет меня оставаться жертвой, – это я сама.

Я принимаю молниеносное решение, достаю телефон и набираю эсэмэс.

Я: Я знаю, какой приз я хочу.

Мейсон: Проси что угодно, Принцесса. Только скажи.

Я: Я хочу, чтобы ты перестал называть меня Принцессой.

Мейсон: Ты обогнала меня в Бостонском марафоне, и это все, что ты смогла придумать?

Я: Вообще-то есть еще одна вещь.

Я так долго колеблюсь, что он присылает мне еще три эсэмэс, спрашивая, что же это такое. Я уже набрала слова на телефоне. Мне просто не хватает смелости нажать на кнопку «Отправить».

Мейсон: Ты еще тут?

Я вспоминаю сон, который мне только что приснился. Я даже не помню, когда мне в последний раз снился нормальный сон, а не изощренная версия той ночи. Я хватаюсь за эту соломинку надежды и прыгаю в пропасть.

Я: Я хочу пойти с тобой на свидание.

Глава 12. Мейсон

Время от времени я бросаю мяч на глазах у семидесяти восьми тысяч человек. Я выступил с десятком речей перед школьниками Нью-Йорка и его окрестностей. Иногда я вращаюсь в одних кругах с богатыми и знаменитыми. Но сейчас, когда я поднимаюсь по ступенькам дома Гриффина, чтобы отвезти Пайпер на наше свидание, сейчас нервы у меня натянулись так, что меня слегка подташнивает.

Не думаю, что у меня будет второй шанс. У меня всего одна попытка. Пайпер очень ранима. Она сломлена каким-то ужасным событием, которое продолжает преследовать ее во сне. Она разбита до состояния жуткой паники, которая охватила ее и на благотворительном вечере, и во время марафона.

Я не видел ее после кошмара, который ей приснился в ночь после забега. Та ночь была невероятно прекрасной и ужасной одновременно. Когда я услышал из соседней комнаты душераздирающие крики Пайпер, я подумал, что на нее напали. Я не думал ни секунды перед тем, как сломать дверь. А когда я добрался до Пайпер, я почувствовал одновременно облегчение и опустошение – от того, что наблюдал, как она заново переживает какое-то событие из своего прошлого.

Мне удалось ее успокоить, и – к моему удивлению – она даже позволила себя обнимать, пока снова не заснула. Я несколько часов лежал рядом и наблюдал за ней. Мое тело умоляло меня, чтобы я поспал, мышцы болели, а запасы энергии были истощены, но я не мог оторвать глаз от ее прекрасного лица. Признаюсь, что позволил себе вольности, которые Пайпер, возможно, не позволила бы мне, если бы осознавала, что происходит. Я отодвинул в сторону ее волосы и прикоснулся к маленькой татуировке за ее правым ухом. Я уткнулся носом ей в волосы и вдыхал фруктовый аромат ее шампуня. Я взял ее за руку и крепко ее держал – не знаю, ради нее или ради себя.

А потом я ушел. Я знаю, что она смущается после своих панических атак. Как бы я ни хотел остаться и позавтракать вместе с ней – как бы я ни хотел, чтобы она доверилась мне и рассказала, что с ней произошло, – я знал, что этот момент еще не настал. Не надо на нее давить. Поэтому я собрал вещи и дал хорошие чаевые носильщику, чтобы он присмотрел за Пайпер.

Когда я вспоминаю эсэмэс, которую она мне прислала, волоски у меня на руках встают дыбом. Пайпер могла бы попросить что угодно, но она попросила о свидании. Может, она чувствовала себя виноватой из-за того, что я позволил ей выиграть.

Она колебалась, когда я сказал, что свободен только в субботу. Она пыталась убедить меня встретиться в любой другой вечер. Но сейчас первая неделя межсезонных тренировок, а это означает много встреч и обязательств. И хотя я хочу эту женщину так, как никогда никого