Но что, если у тебя будет какая-то идея во время того, как твоя электроэнергия будет нарастать? Что, если к каждой мысли будет прилагается электрический заряд, который во время секса будет усиливаться? Когда два оргазма соединяются, они обладают невероятной психической силой. Английский оккультист Алистер Кроули основывал свою ритуальную магию на этом принципе. И очень интересно, что в семидесятые и восьмидесятые Джимми Пейдж владел Болскин-хаусом – старым домом Кроули на берегу озера Лох-Несс, так что кто знает, какое влияние магия Кроули оказала на неимоверный взлет Led Zeppelin ?

Я практиковал магию Кроули, так что я знаю, что она действует. Я не говорю, что все девушки, с которыми я спал, кончили одновременно со мной и что я просил их молиться о том же: в основном о том, чтобы Aerosmith стала лучшей американской группой. Но и мне не надо было, потому что я и так все время об этом думал… и молился.

Каждый пацан в каждом квартале каждого американского города мечтает быть рок-звездой. Но если девушки, деньги, быстрые тачки, дома в Мауи и вип-билеты на «Ред Сокс» – твоя единственная мотивация (а это охрененная мотивация), то у тебя проблемы. Aerosmith были вместе – пятеро – сорок лет с коротким перерывом в два года, и такого не добиться без огромной мотивационной силы, которая будет балансировать все эти глупые, ебнутые случаи, которые без конца будут вас ссорить. Духовным клеем, удерживающим нас вместе, была музыка. Коллективный звук, который воспроизводили мы пятеро. Сорви все слои лука (так оно и выглядит)… и, если все получится, ты о таком даже не мечтал.

Наверное, так и было в группе Джими Хендрикса. Его музыка была такой тяжелой, что когда ты слышишь это громоподобное оргазмическое вступление к Purple Haze, то тебе не надо ничего говорить. Можешь представить, как барабанщик Джими, Митч Митчелл, слушает это и такой: «О боже! О боже!» И эти энергия и шум засасывают тебя, засовывают куда-то. Это был магнетизм, вызывающий зависимость, – за этим звуком ты был готов идти на край света. От такого нельзя просто уйти. Это стуки, волнение, скрежет самой жизни – с ноткой вуду.

Я помню, как моя первая девушка, Джеральдин Рипетти, сказала:

– Я услышала по радио одну песню… в жизни не слышала более сексуальной музыки.

– В каком смысле?

– Purple Haze, – ответила она.

У Джерри Рипетти были огромные сиськи – я даже смотреть на них не мог, когда стоял рядом с ней, они были такими большими и так на меня действовали, что я начинал за-за-заикаться, по-по-по-потому ч-ч-что… Она была такой красивой. И она сказала:

– Стивен, ты должен послушать эту песню, это самая сексуальная музыка на свете.

И от самой фразы «сексуальная музыка» ее голосом у меня в штанах все напрягалось.

– Сексуальная? В каком смысле?

Она включила мне Are You Experienced?, и боже! Она была охуеть как права, потому что, когда я услышал эти стратосферные звучания… это был секс в звуке в самой чистой его форме.

Никто еще так не играл. Никто. Так что представьте, чтобы в этой группе кто-то сказал: «Да мы просто это сыграли». Или The Stones, которые создали эти мистические, блюзовые мотивы, эту энергию, эту ощутимую силу, которую нельзя отрицать, с этим надо было считаться. Со звуком, который стал голосом целого поколения. Когда ты думаешь о рок-группах, стоявших у истоков, о том, почему они это сделали, как они это сделали, для чего они это сделали, – я могу стать из-за этого очень эмоциональным. Потому что их музыка такая сильная, такая ошеломляющая, как одновременно и молитва, и ответ на нее.

А The Beatles, да ладно вам, охуеть же! И дело не в том, что они такие уж выдающиеся музыканты. Они знали. Они знали. Они были англичанами, и у них были длинные волосы, когда никто их не носил, и они говорили странные вещи, но и это тут тоже ни при чем. Вся суть в получившейся алхимии – The Everly Brothers, Бадди Холли, Литтл Ричард, Чак Берри – и в масштабных песнях.

И они развивались, как и The Stones, как и The Who. Многие группы появлялись, выпускали хит, а потом убирались восвояси. А Битлы эволюционировали от She Loves You до Help за один год. Один год. Не десять. А через два года они уже дошли до непревзойденного Rubber Soul. Norwegian Wood – наикрутейшая песня. Можете говорить все что угодно, но за один год они начали записываться в той же комнате, где Пол с Джоном пели в один микрофон, брали дорожку, записывали, а потом переходили к следующей. Понимаете, что это значит? А то, что пути назад нет. Они должны были верить в себя. А еще, разумеется, у них был Джордж Мартин в продюсерах.

Каждый пацан в каждом квартале каждого американского города мечтает быть рок-звездой. Но если девушки, деньги, быстрые тачки, дома в Мауи и вип-билеты на «Ред Сокс» – твоя единственная мотивация (а это охрененная мотивация), то у тебя проблемы.

Нам нужно было название, так что мы все сели и перекидывались всевозможными вариантами, типа «Шлюшка Джейн». Я предложил «Проституток». Никому это не понравилось.

– Как насчет «Арроусмит»? – спросил Джоуи.

– «Арроусмит»? Как тот роман Синклэра Льюиса, который мы читали в школе? – а потом, через минуту, я понял. – Аэро: а-э-р-о, да?

– Да, – ответил он.

Вот это было круто. Это название говорило о космосе – аэродинамике, сверхзвуковой тяге, открытиях, звуковом барьере. Я подумал: если мы останемся вместе, то это название будет всегда нам подходить, потому что нам не за что было держаться, кроме как за будущее. Я всегда представлял, что в мои пятьдесят по миру уже будут расхаживать роботы, а скейтборды будут летать по воздуху и на них надо будет запрыгивать. В любом случае все, что происходило со мной после десяти лет, вышло из комиксов. Вся эта хренотень про супергероев. Каждая деталь – лазеры, световые мечи, записывающие телефоны. У Дика Трейси были часы на руке. Он все время с ними говорил. И я думал, наблюдая за Диком Трейси: «А что, если бы у нас всех были такие часы?» Но это были всего лишь безумные детские выдумки. Теперь у всех есть все эти приложения – проверьте почту, блог, зайдите в мой Твиттер… и, пожалуйста, полистайте мой Фейсбук.

Я думал над названием «Проститутки», потому что игра в клубах для меня была отдельной формой продажности – я шесть лет играл в клубах Нью-Йорка и знал, насколько