когда я сказал, он тогда спросил — а маму твою зовут Инна? Я ответил, что да. И он мне вот эти цветы дал и сказал, чтобы я их отдал тебе. А кто это был, мам? Какой-то твой знакомый?

Инна аккуратно присела на корточки, взяла сына за обе руки и, заглянув в лицо, спросила:

— Данечка, а ты помнишь, как я просила тебя никогда не разговаривать с незнакомыми людьми?

— Но он же тебя знает — какой же он незнакомый?

— Но ведь ты его не знаешь. А если бы он тебя с собой забрал?

— Мама, ну ты что?! — возмутился сын. — На воротах-то охранники!

— Но ты ведь взял у незнакомого человека букет — охранники могли бы подумать, что все в порядке.

— Ой, ты вечно! — Даня вырвал руки из ее ладоней и насупился. — Тебе нужно меньше телевизор смотреть, — проворчал он, и Инна невольно услышала мамины интонации в его голосе. — Там всегда страшилки показывают.

— Даня, не всегда, к сожалению, эти страшилки выдуманы сценаристами. Ты знаешь, сколько детей пропадает вообще без следа только потому, что вот так доверяли незнакомым людям?

— Мама, он не незнакомый, говорю же! — сын закатил глаза ко лбу, словно давая понять, как устал объяснять очевидную вещь. — Он меня узнал и тебя тоже знает!

Инна поняла, что сейчас лучше прекратить воспитательные разговоры и вернуться к ним чуть позже.

— Ты можешь подождать меня пару минут? Мне нужно кое-что спросить у охранников.

Даня пожал плечами и сел в машину, а Инна, держа злосчастный букет подальше от себя, пошла назад к воротам.

Постучав в окошко служебки, она попросила охранника выйти на улицу и, когда неповоротливый мужик в камуфляже появился на крыльце, сделала два шага, взяла его свободной рукой за куртку и прошипела:

— Вам что — работа ваша надоела?! Так я помогу уволиться и больше никуда не устроиться!

— Полегче, мадам, — пробасил охранник, не решаясь, однако, прикоснуться к Инниной руке, сжимавшей ткань его куртки. — В чем дело?

— Дело в том, что сегодня к моему сыну приставал незнакомый мужчина — в двух метрах от вашей будки! А завтра я приеду — а ребенка нет?! Хотите, прогуляемся к начальнику лагеря?

— Погодите… — захлопал глазами мужик. — Такой высокий, худой, в светлых джинсах и голубой рубашке?

— Я его не видела!

— Ну точно… — не слушая ее, продолжал охранник. — Он меня сигаретами угостил, сказал, что тут его племянник отдыхает… и цветы вот эти в руках вертел, — он кивнул на букет в Инниной руке. — А что не так? Я видел, как мальчик к забору подошел, букет взял — и все, обратно побежал, своих догонять. Ничего там не было, мужик этот даже пальцем его не тронул.

— А надо было, чтобы он голову моему сыну открутил, чтобы вы среагировали?! — прошипела Инна. — Ведь у вас есть списки родственников, которым разрешены посещения! А у меня нет и не было никаких братьев!

— Да мне-то надо в вашей родословной копаться?! — рассвирепел мужик, осмелившись наконец отцепить Иннины пальцы от куртки. — Сына тогда научите к чужим не подходить, мамаша! Сразу им охрана виновата! Распустят своих деток, разбалуют, а мы отвечай!

Инна поняла, что разговор окончен, и пошла к машине, бросив букет в урну. Нужно было как-то донести до сына всю опасность подобных бесед, но как сделать это, она не понимала. Мальчик вырос открытым, доверчивым, изначально не видел ни в ком плохого, и Инна никак не могла нащупать грань, за которой не внушит ему обратного и не сделает замкнутым и нелюдимым.

Она села в машину, положила на руль руки и замерла, не понимая, как вести себя дальше. Сделать вид, что ничего не произошло? Отругать сына? В очередной раз прочитать лекцию об опасности разговоров с незнакомцами? Начать запугивать мальчика стандартными страшилками на эту тему? Что?!

Решения так и не нашлось, потому Инна медленно завела машину и поехала домой. Сын на заднем сиденье молчал, насупившись и отвернувшись к окну, и Инна буквально спиной чувствовала, что Даня не испытывает никакого чувства вины и не понимает, почему мать рассержена.

«Ну что мне с ним делать? — думала она, сжимая оплетку руля пальцами. — Как обезопасить, но при этом не заставить шарахаться от людей? Ему, конечно, не хватает мужского воспитания, но что я могу с этим поделать?»

По дороге она решила заехать в супермаркет, так как вспомнила, что холодильник пуст. На парковке сын вышел, сразу направился к закутку с тележками, вытащил одну и покатил перед собой — очень любил делать это лет с пяти, чувствуя себя помощником. Инна догнала его, положила руку на ручку тележки, и Даня, подняв голову, улыбнулся.

— Ты сегодня почему-то рано, — сказал он как ни в чем не бывало, и Инна решила не продолжать ссору:

— Я вообще три дня дома буду.

— А что случилось? Ты заболела?

— Нет. Мне дали небольшой отпуск, и мы должны решить, как его проведем.

— Я послезавтра в поход иду.

Инна изо всех сил прикусила губу изнутри, чтобы не сказать, что ни в какой поход его теперь точно не отпустит, решила, что сейчас этот разговор затевать не время.

— Но есть ведь еще и завтра и даже кусочек сегодня, — проговорила она, стараясь делать это как можно беззаботнее. — Хочешь, в кино пойдем?

— Хочу! — подпрыгнул сын.

— Тогда сейчас продукты купим, в машину забросим — и вперед!

Она изо всех сил делала вид, что все хорошо, но на душе, что называется, скребли кошки и предчувствие неотвратимо надвигающейся беды никак не покидало ее.

Аделина

— Ну я тебя поздравляю, дорогая, на этот раз нас все-таки закроют! — голос дяди Славы Василькова в телефонной трубке звучал раздраженно.

Я бросила взгляд на часы — была половина пятого утра, за окном едва-едва начало светать. Матвей спал рядом, отвернувшись и сунув руку под подушку, и я, чтобы дать ему возможность поспать еще час, тихонько выбралась из-под покрывала и вышла в кухню, закрыв за собой дверь спальни.

— Ты можешь не орать, а объяснить все нормально? — щелкнув кнопкой чайника, попросила я в трубку. — Что случилось?

— А труп у нас в котельной нашли, вот что!

Я машинально потянулась к сигаретной пачке, но она оказалась пуста. Руки задрожали, нужно было срочно успокоиться и оценить информацию здраво и без лишних эмоций.

— Погоди… какой труп, кто обнаружил, что случилось? — Я взяла сигарету из пачки Матвея, закурила и поморщилась — крепкий табак сразу ободрал горло и забил легкие.

— Ты, может,