тобой были — но очень светлом, а стены не то мрамором, не то гранитом отделаны. Может, подземный дворец? Люди вокруг странные. Мужчины, женщины, дети. А мимо нас непонятно что проносится — какие-то рыбы огромные. Шум, лязг. Мне стало страшно, я в твою руку вцепилась. Ты меня наверх вывел, но мы по лестнице поднимались, которая сама едет. Вышли — а там дома огромные. Понимаю, что в Москве дома огромные. Но я в Петербурге бывала, там таких нет.

Я слушал Леночку и пытался понять — а не один ли сон мы с ней видели? И как такое возможно? Допустим, я видел сон, в котором смешалось и мое прошлое, и настоящее. Но Леночку-то как могло занести в Москву? Подземелье — это же метро, а рыбы — поезда метрополитена.

— А памятника в твоем сне не было?

— Знаешь, памятник был, — растерянно отозвалась Леночка. — Молодой мужчина в бронзе, неподалеку от него конь с крыльями, похожий на Пегаса.

— Не помнишь, чей это памятник?

— Не помню, — покачала Леночка головой, потом спохватилась: — А знаешь, отчего-то помню. У него на постаменте написано — Есенин. А почему ты про памятник спросил?

— М-да, — пробормотал я. — Нам с тобой уже и сны похожие снятся. Мне тоже снилось и подземелье, где поезда мчатся, а потом станция, мы вышли и пошли по Тверскому бульвару. Правда, я в Москве сам не был ни разу.

— А что еще тебе снилось? — требовательно спросила Леночка. — Снилось, во что я была одета?

— Снилось. Ты была в гимназическом платье.

— Фух. Слава богу.

— А что не так? Тебе самой что приснилось?

— А мне приснилось, что я одета совсем неприлично, — засмущалась Аленка. — Я даже и говорить не стану…

— А что там неприличного было? — заинтересовался я. — Что там такого, что нельзя сказать будущему мужу?

Аленка прикусила губу, потом прошептала:

— У меня ноги голые были! А почему — я так и не поняла. Разве так можно?

Мне стало смешно. Вот, «рыбки» ее не особо смутили, а голые ноги…

— Я помню — в моем сне барышни либо в коротких штанишках ходили, либо в коротеньких юбочках. Значит, и на тебе что-то похожее было.

— Фу, как это неприлично!

Эх, Леночка, как хорошо, что тебе не приснилась мода, когда девушки носили джинсы с низкой посадкой. Я тогда еще в школе учился, но запомнил — у девчонок голая попа торчала! А ты говоришь — ноги голые.

— А тебе не приснилось, что ты меня попросила восточный халатик купить?

— Не помню. Я как на свои голые ноги посмотрела, сразу проснулась. Знаешь, как стыдно стало? Как это можно с голыми ногами ходить? А что тебе еще снилось?

— Снилось, что я постарше, чем сейчас.

— Вот этого я не запомнила. Но отчего-то помню, что я тебя во сне Димой звала.

Да уж… Не верь, как говорится снам, все сны обман. Заглянула девочка из девятнадцатого века в далекое будущее, уже странно.

— Чего только не приснится. Странно, конечно, что мы с тобой один сон видели. Но все бывает, — философски заметил я.

— Ваня, мне иногда страшно становится, — сказала кареглазка. Отстранившись, спросила: — Скажи, ты любишь смотреть на звездное небо?

— Люблю… — неуверенно ответил я, пытаясь вспомнить — когда в последний раз видел звездное небо? В той жизни особо на небо и не смотрел, а в этой… В этой, тем более, потому что спать ложусь рано. — Но я уже и не помню, когда на небо смотрел.

— Просто, я иной раз, когда в твои глаза смотрю, звездное небо вспоминаю. В августе лучше всего звезды смотреть. Ночи темные, а небо ясное. Я, когда на звезды смотрю, становится не по себе.

— Мне тоже, — вздохнул я. — Кажется — звезд так много, они такие далекие, а ты всего лишь песчинка.

— А я, когда в твои глаза смотрю, ты мне таким одиноким кажешься, словно звезда. Или, будто ты сам осколок звезды.

— Какой же я одинокий, если у меня есть ты? — улыбнулся я. — Мы, как-нибудь вместе на небо посмотрим. Станем смотреть, а сами за руки будем держаться. А вдвоем ничего не страшно, даже звезды.

Но это я просто храбрился, потому что от слов Аленки мне стало не по себе. Необычная у меня невеста. Сон видела такой, который не должна была видеть. И словно бы поняла мою «нездешность». Настроение стало такое, что нужно спеть. Гитара у меня здесь.

— Давай я тебе песню спою? — предложил я. — Только сразу скажу, что она грустная. Опять-таки — не знаю, кто автор. Но не я.

— Давай, — обрадовалась Аленка. — Сейчас за твоей гитарой схожу, и маму с тетушкой позову.

— Мне звезда упала на ладошку.

Я ее спросил — Откуда ты?

— Дайте мне передохнуть немножко,

я с такой летела высоты.

А потом добавила сверкая,

словно колокольчик прозвенел:

— Не смотрите, что невелика я…

Может быть великим мой удел.

К последнему куплету мне самому стало грустно.

— Говорил я долго, но напрасно.

Долго, слишком долго говорил…

Не ответив мне звезда погасла,

было у нее немного сил[2].

Когда закончил петь, рыдали все присутствующие в комнате, а из-за дверей доносилось всхлипывание прислуги. Всем было жалко маленькую уставшую звездочку. Если бы умел — сам бы поплакал.

[1] Первое издание приключений барона Мюнхгаузена на русском языке см.: Рудольф Эрих Распе. Приключения барона Манхгаузена. Спб.: Издание М. О. Вольфа, 1864 г.

[2] Александр Дольский

Глава двенадцатая

«Русский стиль»

Я взирал на вывеску, появившуюся на стене гостиницы «Англатер», словно коза в афишу. Нет, рогатой у меня еще учиться и учиться. Коза — животина умная, она не станет терять время на всякую ерунду, даже если это имеет отношение к монументальному искусству. А то, на что я пялился, скорее бы подошла другой эпохе, когда искусство шагнуло к людям.

Оказывается, гостиница, в которой я обитал по приезду в Череповец, теперь именуется «Москвой». Прежняя вывеска была скромнее, узкая, в два цвета — черный и белый, а эта — длинная, вдоль всего фасада, шириной не меньше сажени, красные буквы на синем фоне, да