на себя вид князя живописи с берлинским диалектом и проживает в двух виллах – одна на Паризерплац, другая в Ванзе, – Кете Кольвиц живет в скромных условиях в одном из самых бедных рабочих районов Берлина, Пренцлауэр Берге. Общественная деятельность остается для нее важнее финансовой независимости. Хотя она не принадлежит ни к какой партии, она никогда не скрывает своей симпатии к левым идеям и организациям.

Ей уже 65, она всемирно признанная художница, но в прямом смысле не может позволить себе конфликт с Шиллингсом. Он рассказывает ей об угрозах министра и ясно дает понять, что если ее исключат из Академии, то она тут же потеряет доступ в свою мастерскую, где она не только преподает, но и работает уже долгие годы: в настоящее время – над большой композицией из глины, которой очень дорожит. Это станет для нее настоящей катастрофой, так как у нее нет другого места, где она могла бы закончить скульптуру. Шиллингс предлагает ей остаться на преподавательской должности с полной зарплатой до 1 октября и продолжать пользоваться студией при условии, что она добровольно покинет Академию. Она быстро принимает решение. Кете Кольвиц никогда не придавала значения ни вопросам статуса, ни званию профессора, ни членству в Академии, поэтому она сдается и заявляет о своем уходе.

* * *

Всем – за одним исключением – доступным членам Академии Шиллингс телеграммой разослал приглашение на экстренное заседание. Поскольку в Берлине прекрасно развита сеть пневматической почты, почти всех жителей города можно оповестить максимально быстро. Заседание назначено на восемь часов вечера того же дня; драматическая срочность свидетельствует о серьезности вопросов, которые предстоит обсудить. И вот 50 мужчин и одна женщина, Ина Зайдель, сотрудница литературы поэзии, спешат дождливым зимним вечером на Паризерплац, заходят через украшенный колоннами боковой вход Академии и собираются в большом зале заседаний.

Президент Шиллингс кажется измученным, когда входит в зал. Он сообщает собравшимся о своем разговоре с министром Рустом и его угрозах в адрес Академии. Шиллингс хотел бы уладить дело как можно тише, поэтому конфиденциальность встречи имеет для него особое значение. Ничто из обсуждаемого не должно стать достоянием общественности, включая его роль во всем этом. Поэтому после краткого вступления он просит всех присутствующих с помощью голосования дать обет молчания. После чего объясняет, что подписи Генриха Манна и Кете Кольвиц под «Срочным призывом» несовместимы с их членством в Академии, и добавляет, что Кете Кольвиц уже самостоятельно осознала это прошлым вечером и заявила о своем уходе. Остается только принять решение по поводу Генриха Манна.

То, что следует за этим кратким прологом, напоминает причудливую трагедию в пяти действиях. В первом акте президент пытается обороняться и ищет оправдания. Готфрид Бенн тем временем оглядывает зал заседаний – Генриха Манна нигде не видно, – и задает два очевидных вопроса: информирован ли Манн о теме этого заседания и почему министр Руст из-за предосудительных подписей угрожает расформировать только отдел литературы, а не отдел изобразительного искусства, к которому принадлежит Кете Кольвиц? Шиллингс уклоняется от ответа, сначала отвечая на второй вопрос, но не очень убедительно: Генрих Манн как президент литературного отдела играет в Академии особую роль.

Но драматург Людвиг Фульда приходит Бенну на подмогу: он переспрашивает, сообщили ли Генриху Манну о встрече, и Шиллингс вынужден признать, что Манн – единственный член Берлинской академии, который не был приглашен.

Это вызывает возмущение в зале. Шиллингс хочет, чтобы решение об исключении Генриха Манна приняли без предоставления ему возможности высказаться. Жалкая, недопустимая уловка, которая при нормальных обстоятельствах лишила бы Шиллингса любого доверия со стороны Академии. В свою защиту, а также чтобы подчеркнуть серьезность ситуации, он немедленно предлагает собравшимся альтернативные варианты, равносильные ультиматуму: либо Генрих Манн покидает Академию, либо он, Шиллингс, подает в отставку.

Тем не менее Шиллингс уже не может предотвратить то, чего он так хотел бы избежать: встречу прерывают, и Оскар Лёрке, секретарь литературного отдела, берет на себя задачу срочно вызвать Генриха Манна.

Таким образом, второй акт трагедии – неожиданная пауза: ожидание обвиняемого. Волнение в зале понятным образом не утихает. Небольшая группа из шести присутствующих писателей собирается вместе, чтобы обсудить нападки на своего председателя. Особенно сильно взволнован Людвиг Фульда. Он-де всю жизнь борется против любой формы цензуры. Он не хочет иметь ничего общего с Академией, которая исключает своих членов за выражение политических взглядов, и собирается из нее выйти. Леонгард Франк и Дёблин также задумываются о выходе из Академии. Ина Зайдель заметно напряжена и колеблется в своем решении. Бенн и Лёрке, напротив, молчат. В случае с Лёрке, позиционирующим себя абсолютно аполитичным писателем, на это есть и материальные причины: он работает секретарем отдела и, уйдя с поста, потеряет часть дохода.

Но время поджимает. Фульда, Франк и Дёблин договариваются: Франк перехватит Генриха Манна, как только тот появится в здании Академии, и попробует убедить его не уходить в отставку добровольно. В этом случае Шиллингс должен будет добиваться его исключения путем голосования заседания. Но результат такого голосования непредсказуем, и если пленум действительно примет решение против Манна, это даст остальным повод в знак протеста заявить о своем уходе, публично придав этой истории тот политический резонанс и значение, которого она заслуживает.

Третий акт – самый странный и короткий. Под всеобщее молчание в зал заседаний входит Генрих Манн. Леонгард Франк, как и было условлено, переговорил с ним внизу у входа в Академию, заранее его проинформировав. Но Шиллингс сразу же подходит к Манну и просит его, прежде чем начнутся дебаты, вместе с секретарем департамента Лёрке зайти в его президентский кабинет для небольшой беседы.

Примерно через 10 минут Шиллингс возвращается в зал заседаний, но без Генриха Манна. Побледневший президент объявляет нечто, что окончательно превращает заседание в фарс и лишает его смысла: Манн отказывается от должности председателя отдела литературы и заявляет о своем уходе, чтобы не ставить под угрозу существование Академии.

Альфред Дёблин ошарашен. Генрих Манн, которого он считает абсолютно твердым в своих убеждениях, политически ярым защитником Республики, отказывается бороться за свои основные республиканские права. Дёблин чувствует себя брошенным на произвол судьбы. В его голове проносится строчка из Гёте: «Ты, Генрих, страшен мне»[52].

Вскочив, он просит слова и открывает дискуссию о действиях Шиллингса – четвертый акт. Он протестует сразу против нескольких пунктов. Против отсутствия дебатов с Генрихом Манном перед заседанием. Против уловки Шиллингса обсудить отставку за закрытыми дверями. Против поразительного факта, что среди 50 членов Академии нет ни одного решительного возражения