Шрифт:
Закладка:
К юнкерам Александровского училища присоединились и студенты-добровольцы. Студенческий отряд назвали Белой гвардией. Так это название, которое войдёт в историю, прозвучало в первый раз.
Профессор Московского университета Юрий Готье вёл дневник. Его записи передают саму атмосферу московской жизни:
«Вчера с 12 часов ночи началась стрельба; правительственные войска состоят из добровольцев, юнкеров (их в Москве несколько тысяч) и даже студентов и гимназистов.
Утром взяли Кремль; сейчас сражаются около генерал-губернаторского дома и в местности между Столешниковым, Петровкою, Охотным и Тверской. Слышны были отдельные выстрелы; жуткого чувства не было; был, скорее, задор пойти и посмотреть что-нибудь похожее на бой. Ночью предстоит два часа дежурить в подъезде. В 6 часов весь дом был осмотрен патрулём из двух офицеров и трёх студентов. Правительственных сил мало; ждут подкреплений».
Но подкрепления не пришли. Большевикам сопротивлялись юнкера двух училищ под руководством созданного городской Думой Комитета общественной безопасности. И ещё около 600 студентов. Тем не менее ожесточённые бои за город продолжались больше недели. Рыли окопы и сооружали баррикады. Сражались за Каменный и Крымский мосты, перестрелки шли на Остоженке и Пречистенке.
Артиллерия большевиков обстреливала город. Орудия стояли на Воробьёвых горах, на Вшивой горке (сейчас здесь — высотное здание на Котельнической набережной).
Юрий Готье записал в дневнике:
«После сравнительно спокойной ночи, в которую удалось выспаться, случилась первая катастрофа: я никогда не думал, чтоб мне пришлось видеть русскую шрапнель и гранату во дворе дома № 4 по Большому Знаменскому переулку. В одиннадцать с половиной часов утра граната разорвалась под подъездом корпуса во дворе, и от осколков и сотрясения воздуха были разбиты все окна; вслед залетела шрапнель, которая не разорвалась; двое раненых — кухарка и жилица в квартире под нами; их отправили в лазарет. Обстрел продолжался довольно сильно до трёх часов».
Михаил Васильевич Фрунзе был тогда председателем Шуйского уездного Совета и 31 октября поехал в Москву, чтобы понять, что происходит и как действовать дальше. Он пришёл в бывший генерал-губернаторский дом на Тверской улице, где сейчас мэрия, а тогда размещался Военно-революционный комитет. Но всем было не до него: шли бои.
«Тверская улица по направлению к Кремлю была пересечена окопом, — вспоминал сам Михаил Васильевич. — Позади окопа стояла трёхдюймовая пушка».
Фрунзе присоединился к отряду красногвардейцев. Он оставил записки — малоизвестные — о том, что в те дни происходило в Москве:
«При выходе на Петровку перестраиваемся и движемся узкой лентой в два ряда по тротуару. Вдруг где-то близко раздаётся выстрел. Весь наш отряд испуганно шарахается в сторону, причём некоторые по неопытности задевают прикладами, а порой и штыками своих соседей, и до меня доносится злобная ругань.
Раздаётся ещё несколько беспорядочных выстрелов. Всматриваюсь в окна, стараясь узнать, откуда стреляют. Никого не видно. Вдруг слышу шипящий от злобы голос нашего начальника:
— Прекратите пальбу, идиоты.
Стрельба прекратилась. Оказывается, тревога поднялась из-за выстрела, нечаянно сделанного одним из наших красногвардейцев. Движемся дальше.
Подходим к Большому театру. Здесь расположен перевязочный пункт; со стороны „Метрополя“ тащат носилки с ранеными. Скапливаемся против здания „Метрополя“. Задача — выбить противника из „Метрополя“. С кремлёвских стен и здания городской думы противник развивает бешеный огонь, непрерывно стреляет пулемёт и трещат орудийные выстрелы. Врываемся в здание. Белых уже нет.
Побродив по коридору, присел на подоконник отдохнуть. В ушах всё ещё треск выстрелов; закрыл глаза, и показалось, что всё происходящее — какой-то сон. Вспоминаю, что мне надо ехать, и иду обратно к штабу. Между прочим, меня никто не спросил, кто я. У штаба пленные — большинство студенты, затем офицеры, юнкера».
2 ноября большевики с боем взяли гостиницу «Метрополь» и стали обстреливать Кремль. Стреляли плохо, попадали большей частью в соседние дома, где гибли мирные горожане. Тогда юнкера приняли решение прекратить сопротивление.
Профессор Готье с ужасом констатировал: «Петроград в русскую революцию не переживал того, что переживаем мы: когда Москву шесть дней обстреливают русские пушки!»
3 ноября вечером юнкера, то есть курсанты военных училищ, и московские студенты, которые до последнего сражались против большевиков, покинули Кремль. Многие из них отправятся на Дон и вступят там в Добровольческую армию.
Леонид Красин, давний соратник Ленина и будущий нарком, в те месяцы довольно скептически относился к большевикам, писал жене, оставшейся за границей:
«Многие очень богатые люди, пережив в Петрограде в октябре большевистское восстание и бои под Пулковом и Гатчиной, выехали „для спокойствия“ в Москву, где очутились прямо как в аду („Метрополь“ и Национальная гостиница обстреливались артиллерией) и прожили три дня в нетопленом подвале, без воды и без малейших удобств».
«Разрушения ужасающие, — вспоминали москвичи бои октября семнадцатого года, — особенно пострадали здание городской Думы и гостиница „Метрополь“, на Арбатской площади — окопы, проволочные заграждения; трамвайные провода валяются на земле, часы выбиты или беспомощно стоят, наклонившись в сторону; ещё ужаснее очередь на опознание трупов перед анатомическим театром университета — а это здесь! — очередь доходила, загибаясь по тротуару, почти до „Националя“».
Погибших хоронили отдельно. Большевиков — в братской могиле у Кремлёвской стены. Собор Русской православной церкви заявил, что хоронить под стенами Кремля тех, кто в него стрелял, — значит осквернить его святыни.
Профессор Готье записал в дневнике:
«Днём был на панихиде по убитым студентам и даже разревелся; церковь университета была полна молодёжи; наш богослов протоиерей Боголюбский произнёс довольно сильную речь, вызвавшую рыдания; в конце он потребовал, чтобы „Вечную память“ пели все — это было сильно и величественно. Весь алтарь университетской церкви изрешетило пулями, кроме престола; хорошо бы, чтоб это было навсегда оставлено в том же виде во стыд всем потомкам.
Сознаюсь, я плакал, потому что „Вечную память“ пели не только этим несчастным молодым людям, неведомо за что отдавшим жизнь, а всей несчастной, многострадальной России. То, что я видел, было контрманифестацией красным похоронам горилл 10-го; там была чернь; здесь — цивилизованные русские».
Гробы с телами убитых офицеров, юнкеров и студентов понесли по Тверской и Петроградскому шоссе (ныне Ленинградский проспект) хоронить на городском братском кладбище — на Соколе. Теперь здесь разбит парк, и мало кто знает, что ходит, что называется, по костям защитников Кремля.
Памятью о похоронах юнкеров остался романс Александра Вертинского «Я не знаю, кто послал их на смерть». Он был на этих похоронах. Песня стала очень популярной, особенно среди белых офицеров. Пел он божественно. Записи его сохранились.
В Петрограде, который был тогда столицей, руководители
