Эсеры стремились путём Учредительного собрания примирить российское общество, увести его от гражданской войны. Большевики таких путей примирения не видели. Ленин, выступая во ВЦИКе и с иронией говоря о Чернове и Церетели, продолжавших «нудно ныть о прекращении Гражданкой войны», особо подчеркнул, что «пока существует Каледин и под лозунгом „вся власть Учредительному собранию“ скрывается лозунг „долой советскую власть“, мы Гражданской войны не избегнем, ибо ни за что на свете советской власти не отдадим!» В итоге разгон Учредительного собрания углубил политическую конфронтацию, способствовал дальнейшему расколу российского общества и во многом привёл страну к началу общероссийской широкомасштабной Гражданской войны.

«Разгон Учредительного собрания, — сказал довольный Ленин, — есть полная и открытая ликвидация формальной демократии во имя революционной диктатуры». Урок будет твёрдый.

Большевики попытались реализовать те догмы, которые у них в голове сидели. Они сразу ввели военный коммунизм, жизнь рухнула. Что такое военный коммунизм? Они отменили частную собственность, деньги фактически отменяются, квартплата, налоги не надо платить, получаешь пайки. И всё рухнуло. В Первую мировую Россия была единственной воюющей страной, которая карточек не вводила, потому что продовольствия было предостаточно, его даже экспортировали. Потом всё кончилось, начался голод, в одну минуту разрушилась промышленность, разрушилось сельское хозяйство, вообще всё остановилось.

Октябрьская революция не была пролетарской. Октябрьская же революция, нанеся столь неэффективный удар по феодальным структурам, открыла вместе с тем эру старательного уничтожения всех капиталистических, то есть антифеодальных элементов в России. Она оказалась, таким образом, объективно не продолжением антифеодальной революции.

Ленинский переворот 1917 года — это не «Великая Октябрьская социалистическая революция», а Октябрьская контрреволюция. Именно она явилась поворотным пунктом в истории русской антифеодальной революции. Именно после неё было сведено на нет всё достигнутое в борьбе против застарелых феодальных структур в России. Как иначе, если не как контрреволюцию, можно рассматривать октябрьский переворот 1917 года, заменивший в России рождавшуюся демократию диктатурой? Разве не показали последовавшие десятилетия, что победила реакция, а не прогресс?

Через пару дней после переворота, в конце 1917 года, русская поэтесса Зинаида Гиппиус откликнулась на это событие пророческим стихотворением:

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кромешным обуянный сном

Народ, безумствуя, убил свою свободу

И даже не убил — засёк кнутом!

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты,

И скоро в прежний хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь.

Советские историки заунывно твердили, будто в октябре 1917 года было свергнуто некое «правительство помещиков и капиталистов». А ведь это ложь, в действительности ленинцы свергли революционное правительство двух социалистических партий: социалистов-революционеров (эсеров) и социал-демократов (меньшевиков); никакая иная партия в правительство не входила. Избранное населением страны Учредительное собрание, в котором абсолютное большинство составляли представители этих же социалистических партий, было разогнано ленинцами. Была создана тайная политическая полиция ЦК, установлен режим государственного террора. Была ликвидирована свобода печати. Согласившиеся вначале войти в ленинское правительство левые эсеры уже через четыре месяца покинули его, а ещё через три месяца демонстративно подняли восстание в Москве — как безнадёжный крик протеста против наступившей реакции. Затем началась Гражданская война.

Обещанный мир без аннексий превратился в заключённый в заключённый в марте 1918 года Брестский мир, по которому Россия теряла значительную часть своей территории, четверть населения, треть пахотных земель, три четверти железорудных и угольных месторождений…

Таким образом, Ленин совершил тягчайшие преступления против России, среди которых:

— вооружённый переворот;

— слом всего Российского законодательства, что привело к распаду государства;

— подписание Брестского мира;

— развязывание Гражданской войны для удержания своей власти.

Глава 2

Гражданская война

Война — это когда за интересы других гибнут совершенно безвинные люди.

Сэр Уинстон Черчилль

Советская пропаганда представляет Гражданскую войну как продолжение революции. Перекидывается мостик от ленинского лозунга «Превратить войну империалистическую в войну гражданскую» к Гражданской войне в России. А ведь мостика нет. Придя к власти, Ильич трепетал перед перспективой гражданской войны. «Мы не хотим гражданской войны… Мы против гражданской войны», — твердил он.

Гражданская война всё-таки пришла: не как продолжение Октября, а как первое движение сопротивления против установившейся диктатуры номенклатуры. Это движение было не однородным. В нём участвовали и монархисты: могло ли быть иначе в феодальной стране? Но, судя по документам Белого движения, в нём преобладало стремление вернуть то, что было достигнуто к 1913 году. Многие в движении сопротивления хотели не реставрации абсолютизма, а дальнейшей либерализации в стране. Заметную роль играли социалисты: эсеры и меньшевики. Когда советская пропаганда изображает Гражданскую войну как столкновение «сил революции» — большевиков и «сил реакции» — их противников, она лжёт.

Противники большевиков выступали за восстановление того, чего добилась антифеодальная революция в России, за новый созыв разогнанного Учредительного собрания, то есть за продолжение этой революции; большевики под лозунгом «диктатуры пролетариата» и «военного коммунизма» боролись за ликвидацию достигнутого антифеодальной революцией, то есть за феодальную реакцию.

Высвободились разрушительные инстинкты человека. Тонкий слой культуры смыло. Все сдерживающие факторы — традиции, правила, запреты — исчезли. С фронта вернулся человек, который все проблемы привык решать силой. В революцию власть, полиция, суд словно испарились. Некому стало соблюдать закон. А если нет закона, то и моральные нормы словно отменили.

Толпа, освобождённая от сдерживающих центров, приобрела звериный облик. И не боялась насилия, и не боялась пролить кровь. Ожесточение и цинизм, хаос и всеобщее ослепление… На волю вырвались худшие человеческие инстинкты.

Солдаты, хлынувшие с развалившихся фронтов, склонные к анархии, не желали никому подчиняться. Фронтовики были охвачены ненавистью к тылу, к буржуям, торговцам, вообще обладателям материальных благ.

Особенно пугающе выглядела развалившаяся армия: расхристанные солдаты, лузгающие семечки, все в шелухе… Зинаида Гиппиус описывала их в дневнике: «Фуражка на затылке. Глаза тупые и скучающие. Скучно здоровенному парню. На войну он тебе не пойдёт, нет! А побунтовать… это другое дело».

«Мы уже как-то мало верим в мощь такого воинства, — замечали очевидцы, — не по форме одетого, расстёгнутого, неподтянутого, не признающего в своём укладе чинов и старших, всекурящего, бредущего гражданской косолапой походкой и готового в случае чего „дать в морду“ своему начальству».

Начальник штаба Черноморского флота возмущался: «В Севастополь прибыло несколько революционных матросов Балтийского флота. Вид разбойничий — с лохматыми волосами, фуражками набекрень, — все они почему-то носили тёмные очки».

«Без оружия, большей частью в