Ленин расположился в правительственной ложе. По описанию одного из соратников, Ленин „волновался и был мертвенно бледен, так бледен, как никогда. От этой совершенно белой бледности лица и шеи его голова казалась ещё большей, глаза расширились и горели стальным огнём… Он сел, сжал судорожно руки и стал обводить пылающими, сделавшимися громадными глазами всю залу от края и до края её“.

Открывать Учредительное собрание должен был председатель ВЦИК как глава государства (хотя бы и временный). Однако ровно в четыре часа, когда все расселись по местам, на трибуну вышел старейший из делегатов, правый эсер Шевцов, и попытался открыть заседание. Правая сторона зала взорвалась овацией, левая — воплями протеста. И тут появился Свердлов, в начале ноября избранный председателем ВЦИК вместо Каменева. К крикам аудитории присоединился одобрительный рёв галёрки, в середине зала началась потасовка — по-видимому, левые и правые эсеры вступили между собой уже в решительный бой. А он стоял и ждал момента, чтобы вставить слово.

Дождавшись, пока зал успокоится, Свердлов прочитал с трибуны „Декларацию“ и предложил рассмотреть её первым пунктом повестки дня. Вне всякого сомнения, данный состав Учредительного собрания одобрить её никак не мог. Этим он признал бы не только законность большевистской власти, но и санкционировал бы собственный роспуск. Поэтому предложение Свердлова было отклонено и начались прения по эсеровским проектам о мире и земле.

И тут левая половина зала встала и запела „Интернационал“. Остальным тоже пришлось подхватить — куда денешься? Общий для всех революционный гимн. Счёт стал 2:0 в пользу большевиков — однако силы были всё же слишком неравными.

Это стало ясно уже через несколько минут — во время выборов председателя. Слева выдвинули не большевика, а Марию Спиридонову из фракции левых эсеров, справа — известного правого эсера Чернова. За него подали 244 голоса, за Спиридонову — 153. Сразу стала понятна как расстановка сил, так и ход будущей работы Собрания.

Снова перед большевиками встал вопрос: „Что делать?“ — но теперь уже на оперативном уровне. Попросив перерыв для обсуждения, они стали совещаться. В конце концов, как всегда, дело решил Ленин: фракция в зал не возвращается, туда идёт один человек, который от имени большевиков зачитывает заявление об уходе. Все основания для такого решения имелись: уходя, большевики уносили с собой кворум, ибо в зале оставалось меньше половины избранных делегатов, и принимать какие бы то ни было решения такое собрание уже не имело права.

Тем временем около часа ночи заседание возобновилось обсуждением вопроса о мире. Делегаты к тому времени расслабились, выясняли какие-то свои дела, шумели, ходили в буфет за чаем. Без большевиков им явно было скучно — не затем сюда шли, чтобы участвовать в прениях. Когда на трибуне появился комиссар морского генерального штаба Фёдор Раскольников, всё стихло: пустые скамьи справа и делегат-большевик на ораторском месте говорили о том, что случилось, наконец, что-то экстраординарное.

„Громадное большинство трудовой России, — говорил Раскольников, — рабочие, крестьяне, солдаты — предъявили Учредительному собранию требование признать завоевания Великой Октябрьской революции… и прежде всего признать власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов… Большинство Учредительного собрания, однако, в согласии с притязаниями буржуазии, отвергло это предложение, бросив вызов всей трудящейся России… Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем это Учредительное собрание с тем, чтобы передать советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания“.

Правая половина зала взревела от возмущения, центр и галёрка взорвались аплодисментами. В зале начали вспыхивать локальные потасовки, на свет появилось оружие. Какой-то матрос из охраны прицелился в эсеровского делегата из Москвы, левоэсеровский делегат Феофилактов вытащил браунинг — обоих, правда, вовремя остановили. А ведь могли и не успеть…

В четыре часа ушли и левые эсеры. Зато в зал хлынула публика с галёрки, которой было тесно и неудобно на балконах — они занимали места слева и кричали: „Хватит!“, „Долой!“.

К тому времени в зале оставалось около двухсот делегатов — чуть больше четверти полного состава собрания или половина кворума. Председатель всё же начал читать проект тщательно подготовленной эсеровской резолюции по земельному вопросу. И тут обозначила себя не представленная в Учредительном собрании сила — анархисты. Правда, в лице одного лишь человека — но зато произнесённой фразой он навеки вошёл в историю.

Чернов едва успел добраться до середины резолюции, когда его похлопали по плечу. Обернувшись, он увидел за спиной матроса. Это был анархо-коммунист из Кронштадта Анатолий Железняков.

„Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, — сказал Железняков, — чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал“.

После долгих дебатов ранним утром 7 января текст декрета о роспуске Учредительного собрания был принят ВЦИКом, а открывшийся 10 января III съезд Советов одобрил это решение. С угрозой продолжения эпопеи под названием „социалистическое правительство“ было покончено навсегда“. (Е. П.)

О том, как проходило первое и последнее заседание Учредительного собрание, писал М. Вишняк в материале „Созыв и разгон Учредительного собрания // Октябрьский переворот. Революция 1917 года глазами её руководителей. Воспоминания русских политиков и комментарий западного историка“. М., 1991.

„Позиции определились. Обстоятельства заставили фракцию с.-р. играть первенствующую и руководящую роль. Это вызывалось численным превосходством фракции. Это вызывалось и тем, что члены Учредительного собрания более умеренного толка, избранные в числе 64, не рискнули, за единичными исключениями, явиться на заседание. Кадеты были официально признаны „врагами народа“, а некоторые из них были заключены в тюрьму.

Наша фракция тоже была в известном смысле „обезглавлена“. Авксентьев находился по-прежнему в Петропавловской крепости. Отсутствовал и Керенский, на котором по преимуществу сосредоточилась большевистская клевета и ярость. Его искали везде и повсюду, ночью и днём. Он находился в Петрограде, и немало усилий потребовалось, чтобы убедить его отказаться от безумной мысли явиться в Таврический дворец для заявления, что он слагает власть пред законно избранным и полномочным собранием. До безрассудства отважный Гоц всё же явился на заседание, несмотря на приказ об аресте за участие в юнкерском восстании. Охраняемый близкими друзьями, он был стеснён даже в передвижении и не мог быть активным. Таково же было положение Руднева, возглавлявшего сломленное сопротивление Москвы большевистскому захвату власти. И В. М. Чернов, намеченный в председатели собрания, тем самым тоже выбывал из числа возможных руководителей фракцией. Не было ни одного лица, которому можно было бы доверить руководство. И фракция доверила свою политическую судьбу и честь пятёрке: В. В. Рудневу, М. Я. Гендельману, Е. М. Тимофееву, И. Н. Коварскому