Горе не в силах меня убить; из года в год я брожу по городам, питаясь корками хлеба и гнилыми яблочными огрызками, выброшенными на помойку. Бывают дни, когда я вообще не ем. У меня нет личности, нет цели. Я – грязь из сточной канавы.

В конце концов даже горю наскучивает моя невеселая компания, и я медленно собираю себя воедино. Если я не могу умереть, надо как-то устраивать свою жизнь.

Я направляюсь на юг, в королевство Сицилия, меняю имя на Лучиано и поступаю в ученики к сапожнику, который держит небольшой обувной магазинчик в Палермо. Джанни управляется в магазине, а я прячусь в тускло освещенной мастерской. Мне не нужно разговаривать с клиентами. Общение с людьми приносит только душевную боль, легче иметь дело с кожей и гвоздями.

А однажды солнечным июльским утром Джанни получает приглашение на свадьбу своей племянницы в Миланском герцогстве. Я предлагаю ему закрыть магазин на время поездки.

– Чепуха, – говорит Джанни. – Ты справишься. Ты знаешь женскую обувь лучше, чем большинство покупательниц знают свои собственные ноги. Я вернусь через две недели. Надеюсь, ты меня за это время не разоришь.

Десятого июля в лавку входит Изабелла Карузо.

– Доброго утра, – не поднимая взгляда, приветствую я гостью.

Я доделываю пару туфель: пришиваю к красной коже золотые бусины и не хочу останавливаться. Магазин наполняется нежным переливчатым смехом.

– В вашем мире все еще утро, сэр? Насколько мне известно, солнце давно перевалило за полдень.

При звуке ее голоса я роняю туфельку на землю и шепчу:

– Джульетта?

Несмотря на то что прошло два десятилетия, она все та же. Светло-каштановые волосы, зеленые глаза, в которых светится ум, мягкие розовые губы. Возможно ли, что она выжила, как и я, не умерла тогда в склепе?

Воспоминание о медовом вине на балу у Капулетти скользит по моим губам. Сегодня ровно девятнадцать лет с той ночи, когда мы встретились в образах Купидона и Психеи.

– Прошу прощения, кто такая Джульетта?

– Ты, – едва слышно произношу я.

– Я совершенно уверена, что меня всю жизнь звали Изабеллой Карузо, – смеется девушка.

А я не могу оторвать от нее взгляда. В два шага преодолеваю пространство между нами, беру ее за руки и становлюсь на колени.

– Ангел ли ты, который пришел наконец забрать меня, или моя настоящая любовь, что спасет меня от страданий, но ты – самое прекрасное небесное видение, и я умоляю тебя принять дар моей любви, отныне и во веки веков.

Изабелла краснеет.

– Мой добрый синьор… У меня просто нет слов.

– Просто скажи «да». Если ты будешь моей, я клянусь, что сделаю тебя счастливой.

Позади нас звенит дверной колокольчик.

– Что это значит? – В магазин врывается пожилая синьора – компаньонка Изабеллы.

Прежде чем дуэнья успевает нас разлучить, Изабелла наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Да. Мое сердце говорит «да».

Затем она произносит уже громче:

– Туфельки просто идеальны. Доставьте их мне в воскресенье. Моя спутница укажет, как добраться до моего дома.

С этими словами Изабелла выходит из магазина, забрав с собой мое израненное, но полное надежды сердце.

Две недели спустя мы лежим обнаженные в постели на острове Пантеллерия. Мы пьяны от москато и от нашего побега, и хотя мы только что проснулись после короткого отдыха, я целую бедра Изабеллы в том месте, где нежная и бледная кожа не тронута летним солнцем. Она сонно протестует, больше для вида, ведь у молодоженов нет понятия «насытиться друг другом».

Мы занимаемся любовью с пылом исследователей, наносящих на карту новые земли, а через час начинаем сначала. В конце концов мы все же выдыхаемся, и я обнимаю Изабеллу, а она кладет голову мне на грудь.

Я не убедил ее, что она Джульетта, – я сам не понимаю, как произошло это чудо, – но она, несомненно, та самая девушка, которую я любил почти два десятилетия назад в Вероне. Все в ней такое же, от тембра голоса до исходящего от кожи запаха лаванды, от бархатистости прикосновений до жадных поцелуев, будто нас могут остановить в любой момент. Тем не менее Изабелла понятия не имеет, что она когда-то была Капулетти.

Теперь, когда она стала моей женой, я должен ей рассказать.

– Любимая…

– Хм? – бормочет Изабелла.

– Ты веришь в чудеса?

– Конечно, я ведь католичка.

Она улыбается и целует меня.

– Я тоже. Ты здесь, в моих объятиях, – это чудо.

– Ты преувеличиваешь, любовь моя, – смеется Изабелла.

– Я говорю правду, – серьезно продолжаю я. – Девятнадцать лет назад я потерял свою первую жену и с тех пор каждый день молился о воссоединении с ней.

Изабелла садится в постели, одеяло спадает, обнажая грудь. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы протянуть руку и прикоснуться к ней. Она хмурится и спрашивает:

– Ты был женат?

– Да, но…

– Я думала, что я твоя первая и единственная любовь.

Я беру ее за руки.

– Так и есть. Я пытаюсь объяснить. Господь услышал мои молитвы и направил тебя в лавку сапожника. Ты не просто похожа на Джульетту, мою первую жену. Ты и есть Джульетта. Я не понимаю, как Господь вернул мне тебя, однако не сомневаюсь в его божественной воле.

Изабелла отдергивает руки.

– Ты думаешь, что я твоя покойная жена? Вот почему ты признался мне в любви?

Она кутается в одеяло и слезает с кровати.

– Ты не понимаешь…

Я спрыгиваю с кровати и хватаю ее за руку.

– Отпусти!

Она вырывается и начинает торопливо натягивать одежду.

– Пожалуйста, прекрати, я люблю тебя, – прошу я.

– Нет, ты сумасшедший. Обманщик, ни минуты больше здесь не останусь!

Пуговицы ее платья расстегнуты, ленты завязаны кое-как, но Изабелла уже на полпути к двери.

Я не осмеливаюсь ее удерживать, только преграждаю путь.

– Куда ты пойдешь?

– На паром. Я вернусь на Сицилию и подам прошение папе о расторжении брака. Ты отправишь мои вещи и никогда больше ко мне не подойдешь.

– Пожалуйста, не поступай опрометчиво. Давай будем благоразумны.

Она презрительно усмехается.

– В твоем утверждении, что я твоя мертвая жена, восставшая из могилы, нет ни капли благоразумия. Посторонись. Ты погубил меня, лишив девственности. Не смей покушаться на мою свободу.

Я ухожу с ее пути и лишь шепчу:

– Джульетта, умоляю, останься. Я люблю тебя.

Она смотрит на меня, ослепительная, как солнце.

– Меня. Зовут. Изабелла.

Я отпускаю ее, ведь она хочет уйти. Проклятие вонзило в нас свои острые когти.