Себастьен

Элен смотрит на меня как на помешанного. Не этого ли я добивался? Усомнившись в моем здравом рассудке, она не захочет со мной связываться и сбежит.

И все-таки сейчас, в окружении ее прошлых перевоплощений, я отчаянно хочу, чтобы она мне поверила. Я слишком долго жил без Джульетты, и каждый день, когда остаюсь один, меня гложет тоска. Ужасно хочется упасть к ногам Элен и просить прощения за то, что произойдет, если она решит остаться.

Она еще не отождествляет себя с Джульеттой, – напоминаю я себе. – Я ведь объяснил ей только то, что касается меня.

Элен все еще обдумывает мою историю. По крайней мере, загадка, над которой нужно ломать голову, отвлекает ее от паники.

– У Шекспира не так, – говорит она. – Ромео и Джульетта умерли в той гробнице оба.

– Шекспир написал свою трагедию два столетия спустя, – указываю я. – Преследуя свои литературные цели, он позволил себе некоторые художественные вольности.

Элен разглядывает картину, вновь обдумывая мою версию. Я тоже думаю о нашем прошлом. Вспоминаю, с каким нетерпением я ждал под балконом настоящую Джульетту, и тот волшебный миг, когда она раздвинула занавески и ответила на мой зов. Все вокруг вдруг стало черно-белым, и лишь она ярко вспыхнула посередине. Моя судьба.

Здесь, в галерее, происходит то же самое. Картины теряют цвет, и я вижу только Элен. Как мне пришло в голову, что я смогу прожить без нее еще одну жизнь?

«Джульетта – солнце», – сказал Шекспир.

Так оно и есть. И я вновь влюбляюсь в нее, не в силах бороться с притяжением.

Элен нарушает молчание:

– Если ты говоришь правду… значит… ты бессмертен?

Она смешно морщит нос. В прошлых жизнях я тысячу раз видел эту морщинку. Она мне так дорога, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не поцеловать этот сморщенный носик.

– По-твоему, бессмертие более абсурдно, чем то, что ты придумала себе воображаемого друга, а потом встретила его наяву?

– Пожалуй.

– А по-моему, степень вероятности примерно одинакова.

Элен прикусывает губу.

– Ладно, допустим на минутку, что ты тот самый Монтекки из времен Ромео и Джульетты. – Она пристально смотрит на меня, давая понять, что это всего лишь предположение. – Все равно в толк не возьму, откуда я знаю истории, изображенные на картинах, и как вообще пришли ко мне эти сюжеты.

Я сжимаю кулаки, подходя к самой трудной части истории. Потом делаю несколько глубоких вдохов, и все равно правда застревает у меня в горле. Единственный раз, когда я рассказал новому воплощению Джульетты, кто она, все закончилось катастрофой. С другой стороны, до сих пор ни одна Джульетта, кроме Элен, не помнила нашего общего прошлого. Да, воспоминания не полноценны, и все же они есть.

Как вышло, что она знает истории нашей любви?

– Меркуцио проклял нас перед смертью, – объясняю я. – «Чума на оба ваших дома».

Элен вновь морщит нос.

– Это всего лишь упрек семьям Капулетти и Монтекки за их вражду.

Я передергиваю плечом, не в силах забыть предсмертные слова моего друга Меркуцио. Его смерть – на мне, он погиб, защищая мою честь. Не знаю, как еще могло возникнуть и вступить в силу проклятие, кроме вырвавшихся у моего истекающего кровью друга последних слов. И все это произросло из событий, которые привел в движение я – нетерпеливый, вспыльчивый эгоист. Я увидел Джульетту на балу у Капулетти и решил, что она станет моей во что бы то ни стало.

Проклятие заключается в том, что ни одна Джульетта не помнит своего прошлого (кроме Элен), а я обречен наблюдать, как она умирает – вновь и вновь. Такая вот чума для обоих родов: Капулетти и Монтекки.

– Мы находим друг друга, влюбляемся, а затем происходит катастрофа, – говорю я. – Ни детей, ни счастливой старости вместе… Джульетта всегда умирает. Что это, если не проклятие?

Элен хмурится, переваривая мои слова. Затем коротко усмехается.

– Ты утверждаешь, что я – Джульетта, и девушки на картинах – не просто героини моих зарисовок, а я сама, возрождающаяся вновь и вновь? А написанные мной истории на самом деле воспоминания?

– Да, – тихо произношу я. – Ты Джульетта.

– Это невозможно.

– Тем не менее. Я любил тебя каждый раз заново, много жизней. Наша история противоречит здравому смыслу, науке, всему, чему нас учили о мире, и все же она реальна. Думаю, ты знаешь это не хуже меня.

Дыхание Элен учащается, ее смятение нарастает. Она ошеломлена. Мне хочется броситься к ней, заключить в объятия, пообещать, что все будет хорошо.

Вот только не могу я этого обещать. У нас ничего не заканчивалось хорошо. Я и раньше пытался снять проклятие – не получалось. Я беспомощно сижу на скамье, словно корабль, брошенный на произвол судьбы посреди разделяющего нас океана.

Элен внезапно встает.

– Я не могу здесь оставаться. Мне нужно спокойное место, чтобы подумать.

– Конечно, – поднимаюсь я. – Пойдем, провожу тебя в комнату.

– Нет! – Она протестующе вскидывает руку. – Я хочу побыть одна.

Я опускаюсь на скамью. Всякий раз, когда Джульетта входит в мою жизнь, у меня перехватывает дыхание, словно она профессиональный боец, а я – боксерская груша. Какая насмешка судьбы! Я сделал все, чтобы внушить ей отвращение, а теперь глубоко сожалею об этом. Я в силах выдержать упреки целого мира, ведь гибель Джульетты – на моей совести, и я казню себя за каждую ее смерть, но ненависти со стороны самой Джульетты я не вынесу.

Тем не менее я готов дать ей свободу. Я отдам ей все, что она попросит.

– Как скажешь.

Элен кивает, разворачивается на здоровой ноге и поспешно хромает прочь. Я прислушиваюсь к неровным шагам, эхом отдающимся в коридоре и на лестнице, пока они не затихают окончательно.

Затем падаю навзничь на скамейку и крепко зажмуриваюсь, помня, что однажды уже рассказал Джульетте, кто она такая. Надеюсь, Элен отреагирует на мое откровение лучше, чем Изабелла.

Сицилия, 1395

Сбежав из Мантуи, я долгие годы бродяжничаю, нищенствую, живу на улицах. Терзаемый чувством вины за смерть Джульетты, я пытаюсь свести счеты с жизнью, но мои раны всегда оказываются поверхностными. Если я ударю себя ножом, лезвие оставит лишь неглубокую царапину. Если жаркое полуденное солнце будет грозить мне обезвоживанием, обязательно найдется добрая старушка, которая предложит