На секунду лицо Себастьена меняется, потом он вновь плотно сжимает губы… Или мне почудилось? Так или иначе, я не понимаю, хорошо это или плохо, а потому продолжаю:

– За эти годы я написала кучу коротких рассказов, и их главным героем всегда был один и тот же парень. Часовщик в Швейцарии. Трансильванский граф, которого принимали за вампира. Он ходил под парусом на португальских каравеллах, возглавлял экспедиции через Сахару и танцевал на набережной в Шанхае в «ревущие двадцатые». Ты не поверишь… этот воображаемый друг – ты. По крайней мере внешне. Извини, если мое поведение тебя удивляло, я и сама ничего не понимаю. Как может человек, которого я выдумала, существовать на самом деле? И каковы были шансы, что наши пути пересекутся? Я не могу отделаться от мысли, что это неспроста.

Себастьен вновь вздрагивает, и на этот раз ошибки быть не может: его словно ударило током. Я не удивилась бы, если бы он упал лицом в свои взбитые сливки.

– О боже, прости… Я опять перешла границы и пристаю к тебе? Сначала ни с того ни с сего напала на тебя в «Ледяной выдре», затем в книжном магазине, затем в порту. Теперь я появилась у тебя на пороге как раз в тот момент, когда началась трехдневная метель, и заставила меня приютить… Клянусь, я не нарочно! Безумие какое-то!

Я вот-вот расплачусь или, по крайней мере, брошусь в метель, чтобы умереть от унижения в одиночестве.

Себастьен тянется через стол, берет меня за руку и тихо произносит:

– Не волнуйся, все будет хорошо.

Между его бровями появляется точно такая морщинка, как у моего воображаемого Себастьена всякий раз, когда он мне уступает – белый флаг капитуляции, поднятый по доброте душевной.

– Ты думаешь, что я сумасшедшая, – дрожащим голосом шепчу я.

Он качает головой и смотрит на меня синими глазами, полными раскаяния, а не жалости.

– Ничего подобного, – говорит он с мягкостью человека, который однажды уговорил испуганного детеныша белого медведя пойти с ним на лодку, в безопасное место. – Если уж на то пошло, скорее можно подумать, что сумасшедший – я.

Я тру глаза и смахиваю не успевшие пролиться слезы.

– Почему?

Себастьен соскальзывает с табурета и, не выпуская моей руки, обходит кухонный остров.

– Пойдем со мной. Тебе будет интересно.

Себастьен

За все время я только однажды сказал Джульетте, кто она, – в ее второй жизни, и это не привело ни к чему хорошему.

Правда, Элен откуда-то знает о нашем прошлом, хотя и не сознает, что это не просто ее фантазии. Если не сказать ей правду, она будет уверена, что я ее отталкиваю. Она очень искренняя. Я вижу, как ей хочется, чтобы наша связь была настоящей, – не меньше, чем мне.

С одной стороны, меня обуревает желание рассказать ей нашу историю, только я боюсь, что это приведет к катастрофе. Хотя надеюсь, что моя откровенность заставит ее спасаться бегством. Узнав, чем может закончиться наша любовь, она испугается, выбросит из головы свои рассказы и проживет нормальную жизнь, не омраченную никаким проклятием. Даже если я, отпустив ее, вырву еще кусочек моего сердца.

С другой стороны, я боюсь, что она решит остаться, даже если я расскажу ей нашу историю. Что я не могу спорить с судьбой, что Эйвери Дрейк стала счастливым исключением, а нам больше не избежать проклятия.

Я понимаю, что должен болеть за спасение Элен, но, если положить руку на сердце, хочу совсем другого: чтобы мы принадлежали друг другу, несмотря ни на что.

Как должно. Ромео и Джульетта.

Элен

Себастьен ведет меня вверх по лестнице из стекла и толстых полированных досок, словно парящих в воздухе. Рядом с лестницей – окно во всю стену на два этажа, которое создает впечатление, что лес находится не снаружи дома, а внутри. Когда мы поднимаемся выше, у меня возникает отчетливое ощущение, что я парю среди сосен. Единственная разница в том, что я не чувствую гнева снежной бури по ту сторону оконного стекла.

На втором этаже мой желудок начинает выражать кое-какие опасения, и не только потому, что я не накормила его завтраком. В коридоре темно, единственный свет исходит от тусклых бра на стене, которые мерцают, как угасающие свечи.

Осторожная старая Элен вновь поднимает голову. Не логово ли это серийного убийцы?

Вчера вечером я написала маме и Кэти, сообщила, где я… И что они сделают из Лос-Анджелеса? Ничего. Я здесь одна.

Себастьен тем временем открывает и придерживает для меня самую обычную дверь. Должна признать, галантность мне льстит. Многие современные женщины сочли бы такой жест антифеминистским, но поскольку меня недостаточно уважали в прошлых отношениях, мне ужасно приятно.

– Это… твоя спальня? – вновь насторожившись, интересуюсь я.

Нет, на логово серийного убийцы не похоже. Светло-серые стены, высокая кровать с явно дорогим деревянным изголовьем, накрахмаленные белоснежные простыни и кожаная скамья в изножье. По бокам стоят две прикроватные тумбочки. Видно, что используется только одна, на ней маленький механический будильник и телефон, а другая девственно пуста.

Себастьен стоит поодаль, чтобы не мешать мне осматривать комнату, и оставляет путь к двери свободным: если что, я могу убежать. Приятно, что он старается не смущать меня.

Стены украшены фотографиями дикой природы в рамках. Однако среди них нет стандартных снимков крадущихся львов и бегущих антилоп. Фотограф запечатлел особенные моменты. На одном фото изображена пара горилл в джунглях, дремлющих, прислонившись головами. На другом – тюлениха-мать с детенышами на льду, семья на фоне северного сияния. И самая поразительная фотография – воющий волк, который прикрывает лапами тело своего мертвого соплеменника.

– Невероятные снимки, – выдыхаю я. – Кто их сделал?

– Женщина, которую я любил, – отвечает после долгой паузы Себастьен. – Ее звали Эйвери.

Я чувствую укол ревности. Глупо, конечно, – он не может быть моей собственностью просто потому, что я его намечтала.

Моя реакция не остается незамеченной, потому что он добавляет:

– Это было как будто в другой жизни… Пойдем.

С этими словами Себастьен заходит в гардеробную размером с мою спальню в коттедже. Отодвигает в сторону плечики с темными джинсами – все аккуратно выглажены и висят,