Шрифт:
Закладка:
Но скоро становится тяжело. Руки и ноги болят. Плечи болят. Еще болит в груди, но провожу рукой – и крови нет. Не понимаю. Снова болит и колит. Хочу спросить отца, но не знаю как.
Когда наступает обед, мы выходим из комнаты. Я иду медленно, отец подгоняет меня палкой. Садимся обедать. Снова много вкусной еды. Отец не ест, просто сидит. Сидит и перебирает бумажки с цифрами. У него их много. Они разноцветные. Бумажки одного цвета – в одну кучку, другие – в другую. А я ем. Это интересней.
В груди уже не болит.
После обеда отец отпускает на улицу. Там я бегаю по траве. Отец держит в клетках много больших и маленьких кошек, слонов, собачек и обезьянок. Когда набегаюсь, иду к ним. Они весело шумят в клетках. Подхожу то к одним, то к другим. Какая-то красивая женщина дает мне еду, и я всех кормлю. Большие и маленькие кошки едят мясо. Обезьянки – фрукты, слоны сахар, а собачки – кости.
Прошусь к ним, и красивая женщина пускает. Играю с большими кошками. Они облизывают меня и обнимают лапами. Они огромные и мягкие. Я глажу их красивую полосатую шерсть. Люблю животных. Иногда я их подбрасываю, но им не нравится.
Наигравшись, хожу и всех глажу.
Скоро приходит отец. Ведет в комнату с разными железками. Я снова их поднимаю. Грудь начинает болеть. Тяжело поднимать. Потом наступает вечер. За окнами темно и отец говорит, что хватит. Я падаю на пол и закрываю глаза. Отец бьет меня палкой и говорит встать. Встаю. Идем ужинать. Затем домой. Иду медленно. Все болит, еле иду.
И так каждый день. Но иногда меня ведут в огромный круглый зал. Приходят люди и улыбаются. А я поднимаю им грузовики, тяжелые шары, прицепы… Давно там не был.
Однажды я спросил отца:
– А когда в зал?
– На эту арену больше не выйдем, – ответил он. – В большое здание переезжаем, все! Будь готов. Вот так цирк у нас будет! Все зрители, все деньги – мои! Другие разорятся, ясное дело… и черт с ними!
Отец засмеялся. Я тоже засмеялся. Он похлопал меня по плечу и сказал:
– Ни у кого нет Самсона! Только у меня!
Я все жду, когда поедем в большой зал. Там будет еще больше кошек и слонов. И высокие потолки! Буду подкидывать шары так высоко, как захочу…
А пока каждый день поднимаю железки. Отец говорит, стану еще сильней. Говорит, так надо. Железки становятся все больше и больше. Еле поднимаю. Но отец бьет меня палкой и кричит:
– Выше! Выше!
Я что-то роняю на пол и падаю. Дышать тяжело. В груди болит. В глазах темнеет, ничего не вижу. От страха кричу и плачу, но скоро все проходит. Отец не бьет меня. Он смотрит на большую дыру в полу и краснеет. Я сворачиваюсь в клубок. Хочу убежать, но нет сил.
– Ах ты сволочь!
Отец подбегает и начинает бить. По ногам, по рукам, по голове. Лежу и плачу. Отец кричит и ругается. Размахивается так, что палка ломается. Щепки летят во все стороны. А сам падает рядом. Его начинает трясти. Задыхается. Я зову на помощь, но никого нет. Отец едва дышит, потом хрипит и затихает. Все хорошо. Он лежит на спине и смотрит в потолок.
– Сколько еще я должен заплатить? Тупой… неуклюжий…
Он очень устал. Жалко его. С трудом встаю и беру на руки. Несу домой. Но опять забываю дорогу, и отец ругается. Бросает что-то тяжелое на пол и уходит. Остаюсь один. Смотрю на пол и вижу кусок шоколада. Разворачиваю бумажку и ем. Отец всегда обо мне заботится.
Дорогу до дома я знаю. Иду медленно. Не понимаю… и все провожу, провожу по груди рукой, но крови там нет.
– Кто же ударил меня? – шепчу я.
Дома включаю свет и встаю на колени. У меня есть, что сказать Господу.
– Господь! Пусть отец не болеет. Пусть отец не болеет. Пусть отец не болеет.
Немного молчу и говорю снова. И еще. И еще. И еще. Я долго так стою, пока не понимаю, что очень хочу спать. Грудь почти не болит. Но ночью я плохо сплю. Ворочаюсь с боку на бок. Грудь то болит, то не болит. Когда наступает утро, меня ведут кормить.
Ем много вкусной еды. Рис, мясо, фрукты. Ем и радуюсь, какой у меня добрый отец. Ем и ничего на тарелке не оставляю. Слишком все вкусно. Только вот надо есть ложкой, а это неудобно.
Отец снова перебирает разноцветные бумажки. На одних цифр много, на других мало. Считать я не умею. Я просто поднимаю железки, а считает пусть отец. Бумажек у него много, целый чемодан. Он часто открывает его и все там разглядывает.
– Красивые, – говорю.
Разноцветные и ровные. Всегда с картинками. Однажды отец дал одну посмотреть, но я нечаянно порвал. С тех пор не дает.
– Еще бы! – отвечает отец. – Они обворожительные, восхитительные, божественные! Великие! Чудотворные! И чем их больше, тем лучше. Ясно тебе?
– Ясно. Много – это хорошо.
– Да, много – хорошо. И ты должен поднимать много. Потому что много – это хорошо.
Мы идем по коридорам. Никак не могу запомнить дорогу. Много поворотов. Дорога одна, а поворотов много. Отец говорит и говорит. Пытаюсь понять, но не выходит. Он говорит умные слова. Я умных слов не знаю.
Долго идем.
– Тут ты ничего не порушишь, – говорит отец.
Выходим на улицу. На траве стоят большие железки. Одни круглые, другие продолговатые. Но все тяжелые. Они больше прежних. И тяжелей. Смотрю на свои руки, а затем на отца.
– Большие, – говорю я.
– Надо расти, Самсон. Давай же, вперед, отрабатывай свой хлеб!
Сначала поднимаю легкие штуки. Отец ходит по траве и смотрит. В руках у него нет палки. Но он серьезный. Гляжу по сторонам, но палки нигде нет. Может, в траве?
Поднимаю шар. Не такой уж и тяжелый… Отец тут же кричит:
– Выше, недоумок! Выше!
Поднимаю. Вдруг начинает жечь в груди. Но я все равно поднимаю шар раз за разом. Немножко отдыхаю. Иду к железному бревну. Руки трясутся. Грудь очень болит и колит.
