Кидаю ниже. Но так не интересно. Потолок в зале маленький и кидать не интересно. А я мог бы кинуть высоко. Чтобы шар совсем из виду пропал. А так скучно. Но людям все равно нравится.

Потом отец говорит:

– Хватит!

Я ловлю шары и тихо ставлю на пол. Отец всегда говорит, его надо беречь. Большого зала у нас еще нет. Но скоро будет. Тогда можно будет шары не ловить. И бросать выше…

В зал вкатывают прицеп грузовика. Внутри много железок, целая гора. Я подхожу, и отец говорит:

– Подними его над головой, Самсон! Медленно и аккуратно. Ничего не просыпь!

Железа там много. Торчит во все стороны. Это потяжелей грузовика. Прицеп длинный, с высокими стенками. В зале становится тихо. Все молчат и смотрят на меня. Я смотрю на прицеп. Отец шепчет:

– Иди же, недоумок! Люди ждут!

Иду. Подлезаю и хватаюсь посередине. Оказывается, не тяжело. Чуть тяжелей грузовика. Я поднимаю прицеп на вытянутых руках и поворачиваюсь вокруг, как просит отец. Люди пока молчат. У них большие круглые глаза. Кто-то вздыхает.

Но тут меня кто-то ударяет в грудь. Ноги подгибаются, я качаюсь. Прицеп почти падает, железки внутри гремят. Напрягаюсь, ровняю, но не выходит. Прицеп идет то вбок, то вперед, то назад. Перебираю ногами. Вокруг начинают кричать, но не от радости. Со скамеек вскакивают и бегут. Что-то кричит отец, но и его голос пропадает. Я один в зале. Один пытаюсь одолеть прицеп… но не получается.

Грудь болит. Не выдерживаю и роняю прицеп. Он с грохотом пробивает пол, а я падаю. Железки летят во все стороны. Лежу и смотрю в потолок. В груди что-то болит. Поднимаюсь. Повсюду пыль и железки.

Кто же меня ударил?

В груди что-то болит. Но когда трогаю, не вижу крови. Ведь когда кровь – тогда и болит. Иногда я раню руки, идет кровь и больно. Но трогаю грудь, а крови нет. Не понимаю… Бывает, болят руки и ноги от железок, но это не такая боль. Когда болит по-настоящему, всегда есть кровь. А сейчас нет.

Вижу, как бежит отец с какими-то людьми.

– Что б ты сам провалился в эту яму! – кричит он. – Недоумок! Болван! Тупица!

У меня много имен. Стою перед отцом, а он все кричит и кричит. Он маленького роста, с черной бородкой и белой кожей. Он машет руками и потихоньку краснеет.

– Кто меня ударил? – спрашиваю я. – В грудь. Вот сюда…

Отец не смотрит. Бегает вокруг прицепа и кричит. А затем хватает палку и бежит ко мне. Я падаю на пол и сворачиваюсь в клубок. А отец меня колотит. Бьет по плечам, по рукам, по ногам. Иногда по голове.

– Тупей все равно не станешь! – кричит отец. – Тупей некуда!

Когда он устает, то падает рядом. Хрипит, отплевывается. Мне жалко отца. Я поднимаюсь, беру его на руки и уношу из зала. А в зале уже работают люди, убирают железки. Потом приду, помогу. Сперва отнесу отца домой.

– Теперь бояться будут, – шепчет он. – Придется все объяснять, врать, выкручиваться… А ведь последнее выступление тут, все, конец… и такое.

– Кто меня ударил?

Но он только машет рукой, он очень устал. Тяжело дышит. Конечно, отец не знает, кто меня ударил. Он все говорит и говорит, а я несу. Но вдруг забываю дорогу, и отец снова кричит. Слезает и идет сам. Потом зовет меня, и что-то сует в руку. Шоколад.

– Подкрепись!

Отец хороший, заботится обо мне. Я всегда хорошо ел и спал, я помню. Отец говорит, я должен быть сильным. Говорит, что сильные едят, а слабые «побираются». Не знаю, что это. Но я лучше буду сильным. Разворачиваю бумагу и ем шоколад. Лучше буду сильным.

В груди уже не болит. У меня все быстро проходит.

Вечером меня кормят. Сажусь за стол. Мне дают ложку, и я ем. Неудобно есть ложкой. Я и без нее бы справился. Отец иногда тоже ест со мной. Мне приносят картошку, разное мясо. Еще огурцы, помидоры, бананы, апельсины, арбузы, дыни. На столе тарелки с шоколадом и конфетами. Тяну руку, но отец говорит, что сперва надо первое и второе. Ем суп, картошку и мясо.

– Ну ты и жрать! – отец качает головой.

– Вкусно!

– Знаю, что вкусно. – А сам никак не доест. – Жри уже. Да спать иди…

Он приводит меня в мою комнату и закрывает дверь. Я остаюсь один. Включаю везде свет и ложусь спать. Без света боюсь. Без света страшно и грустно. Когда иду спать, всегда включаю свет. Но сперва встаю на колени и говорю:

– Господь!

Я часто смотрю на небо. В комнате смотрю на потолок, но представляю, что на небо. Я знаю, Кто там есть. Потому смотрю на небо и радуюсь. Я говорю так каждый вечер:

– Господь!

А потом говорю так:

– Пусть отец не болеет. Пусть отец не болеет.

Господь все слышит. Когда я говорю с Ним, в комнате уже не страшно одному. Даже могу выключить немного света. Совсем не страшно. Говорю с Ним и мне хорошо.

– Пусть отец не болеет, – шепчу я. – Пусть отец не болеет. Пусть отец не болеет.

И делаю знак, как меня давным-давно учил отец. Три пальца ко лбу. Три пальца к животу. Три пальца к ближнему плечу и к дальнему. Затем повторяю

– Пусть отец не болеет.

Я еще немного стою на коленях. Думаю, но мыслей очень мало. Думаю об отце. Он всегда обо мне заботится. Всегда кормит и жалеет. Люблю его. И всех люблю. И больше всех – Господа. Я Его никогда не видел, но все равно люблю. Я говорю:

– Спасибо тебе, Господь!

И ложусь спать.

А утром все начинается. Ем завтрак. Много разной и вкусной еды. Отец ждет, пока все съем и ведет через много коридоров. Я их не запоминаю. Знаю только, как идти к себе, в зал и на улицу. Отец меня сам водит, он добрый.

Приходим в большую комнату, где куча разных железных штуковин. Сперва беру что полегче и поднимаю много раз. Отец говорит, чтобы я поднимал другие. Иду и поднимаю. Железные штуки становятся все тяжелей. Отец ходит рядом. В руке у него палка и он говорит:

– Поднимай выше, недоумок! Поднимай выше!

Я поднимаю, и