— Но я не так проста, какой кажусь, — стала она меня успокаивать, — я начну новую жизнь. Ведь над этими корсетами я всю жизнь просидела согнувшись. Теперь распрямлюсь.

Она не очень распрямилась, но все же обновила свою жизнь. Стала ездить на трамвае до конечной остановки «Березовая роща», гуляла там, даже завела в этом пригородном лесопарке друзей. Пригрела бездомного кота Васю и очень обижается, когда соседи называют его Васькой. «Какой же он Васька? Он сплошное достоинство». И Жорж стал появляться у нее чаще.

Когда я с сумкой в руке предстала перед ней, она сразу стала жаловаться на него:

— Видишь, как Жорж подстриг меня? Если бы я на его уровне продолжала шить корсеты, меня бы побили палками.

Прекрасно он ее подстриг, только почему-то на этот раз сделал рыжей.

— Как тебе этот цвет?

— Замечательный: веселый, солнечный, очень вам идет.

— Я в этом не сомневалась. Но стрижка! Он обкорнал меня, как овцу.

— Сейчас такая мода, называется — «я одна в шалаше».

— Дивное название. Глупей не придумаешь. Кому нужен рай в шалаше на голове у старухи?

Она рада мне. На сумку бросает заинтересованный взгляд. Я в общих чертах рассказываю, откуда сумка, кому предназначена.

Когда-то мы с ней говорили о Мите, об его отце, матери. Нефертити тогда сказала:

— Если бы меня муж бросил с ребенком, то этот ребенок вырос бы и убил его.

— Но его бы посадили за это в тюрьму.

— Никогда, — торжественно заявила Нефертити, — нет такого закона, который наказывает за возмездие.

Видимо, из-за своих корсетов она недобрала самых элементарных знаний. Возмездие! Я уже в шестом классе знала, что это самосуд. А Нефертити этого не знала и знать не хотела. Как и того, что из чужой сумки ничего брать нельзя, даже если богатство в ней не считано.

Сумка пищала и разрывалась от обилия красочных банок, коробочек, всевозможных деликатесов, закатанных в целлофан. Лицо кудрявой красотки на шелковой ткани корчилось от всех этих даров. А на столе у Нефертити, как всегда, только сахарница и овсяное печенье.

— Мы возьмем сейчас в сумке розовую рыбку, — сказала она и направилась в коридор, — надо же и нам когда-нибудь съесть что-нибудь замечательное.

Я остолбенела: ничего себе поворот.

— Софья Федоровна, это невозможно, — ринулась я за ней, — я отвечаю за эту сумку, к ней нельзя прикасаться. Неужели вы этого не понимаете?

Она смотрела на меня свысока. Голос прозвучал надменно:

— Я все понимаю, милочка, настолько все понимаю, что самой от этого противно. Ты должна поверить мне: я в своей жизни чужой горелой спички не присвоила. Но из этой сумки я возьму розовую рыбку.

Мне бы схватить эту сумку и бежать отсюда, но вместо этого я спросила:

— Тогда, может быть, вы сами и передадите сумку Мите?

Мое предложение она отвергла:

— Нет, это сделаешь ты. Но перед этим мы съедим розовую рыбку.

И мы ее съели.

Я поднималась на свой четвертый этаж с чувством утопленницы.

Человек знал, что в реке омут, но прыгнул и вот лежит на дне с ужасом в открытых глазах. Наверняка ни Митя, ни его Манечка не заметят отсутствие розовой рыбки, но мне-то замечать нечего, я это просто знаю. И еще знаю, что самое опасное — один раз переступить, а потом уж пойдет и пойдет. Ну и Нефертити. Чужой горелой спички она, видите ли, в жизни не присвоила. А зачем ее присваивать, горелую?

Был единственный выход — позвонить сейчас в митину дверь и сказать: «Спустись на первый этаж в третью квартиру, там тебя ожидает сюрприз». Но скорей всего дверь откроет его мать и начнет мне выматывать душу: «Зачем тебе Митя? Он женился и теперь всегда занят. Скажи, что тебе надо, я ему передам». По любому поводу она мне сообщает, что Митя женился. Как-нибудь я ей скажу: «Это не новость. Вот когда он разведется, будет что-нибудь новенькое». Они там все, и жена Манечка, считают, что до сих пор эта лягушка-квакушка влюблена в их драгоценное ничтожество.

Наша семья переутомленная. «Я устал». «Как я устала». С раннего детства надо мной витают эти слова. Когда я постигла, что они означают, то сразу взяла их на вооружение. Очень удобно: что ты такая скучная? — устала; у тебя неприятности? — ну вот еще, просто устала. Послушать нас, так можно подумать, что все мы только что поднялись из шахты или вернулись с лесозаготовок. На самом же деле мы просто скучная, переутомленная однообразной жизнью семья. Грех так говорить о своих близких, но что делать, если это правда. Иногда мне кажется, что все мы друг друга бросили, как когда-то Сергей Петрович своего Митю. Главная забота мамы, чтобы в доме было чисто и тихо, а я, не отрываясь от стола, все делала и делала бы уроки. Папа же озабочен только тем, чтобы его никто не тревожил, — газеты, футбол по телевизору, надо же человеку отдохнуть после работы.

Но тишина и покой требуют изредка какого-то восполнения. И мы восполняем: ссоримся бурно, бьем друг друга злыми словами. Самые злые летят в мою сторону. Мама плачет: я расту пустоглазой, без всяких талантов и цели. Я пробавляюсь в школе постыдными тройками, у меня ужасное будущее и, значит, все ее материнские труды коту под хвост. Папа добавляет: «Пусть она скажет, чего ей не хватает!» Я могла бы ему ответить, чего мне не хватает — наконец-то отдохнувшего отца. Чтобы он хоть раз в жизни сказал: «Слушай, Анька, пошли побродим по городу». Это ведь так здорово: походить, поглазеть на людей, поговорить о чем-нибудь неожиданном. Я же не зарываюсь, не мечтаю об электричках, лыжах, кострах на берегу. Но у них перед глазами только мои тройки. И я кричу в ответ: «Тройка — нормальная отметка! Что толку от ваших пятерок, если вы их действительно когда-нибудь получали! Никакой радости ни вам, ни мне!»

Потом мне, конечно, стыдно. Разве у меня плохие родители? Разве я не знаю, какие бывают отцы? Только в нашем классе несколько отцов законченные алкоголики. Разве их дети мечтают о каких-то походах? Они были бы счастливы, если бы их отцы всего лишь перестали пить.

После ссоры у нас мир и благодать. Все переполнены виной и любовью друг к другу. В доме пахнет пирогом или оладьями. Мама достает тетрадку, в которую когда-то записывала мои детские высказывания, читает их, мы смеется, потом играем в лото. И так продолжается довольно долго. Я расслабляюсь, начинаю откровенничать с мамой: