спустя после войны, можно обнаружить некоторые нестыковки, но конкретные обстоятельства и сам ход демонтажа Янтарной комнаты в них описаны хорошо324. Сольмс сообщает, что эта комната была «предметом любопытства многих офицеров», причем «старшие офицеры, особенно генералы, с удовольствием выковыривали острием кинжала из богато инкрустированных и резных панелей куски янтаря в качестве сувениров»325. Чтобы защитить панели от повреждений и воровства, он распорядился поставить при них «вооруженных часовых». Для демонтажа Сольмс вызвал группу саперов, работу которой описывает следующим образом: «Высокие стеновые панели отделяли одну от другой, укладывали на пол, оклеивали [бумагой] и укрывали толстыми кусками ковра, которые должны были защитить их от любого удара. Затем панели завернули в шторы, перевязали веревками и упаковали в клети из реек»326. Панели, по словам Сольмса, доставили в Кенигсберг в четырех плоских, длинных ящиках.

Ни для кого не было секретом, что Янтарную комнату вывезли из Царского Села; наоборот, немецкая пресса с гордостью сообщала о ее возвращении в Третий рейх. В марте 1942 года солдатская газета «Фронт» писала, что Янтарная комната вернулась на свою «подлинную родину»327. Об остальных предметах – мебели и картинах, отправленных в Кенигсберг, – в заметке не упоминалось. Ответственность за вывоз всех этих культурных ценностей, несомненно, лежала на вермахте, так как приказ Сольмсу отдал главнокомандующий 18‐й армией Кюхлер. Сделал ли он это, подчиняясь, в свою очередь, приказу вышестоящих инстанций, сегодня уже не выяснить. В любом случае не приходится сомневаться в том, что часто повторяемое в специальной литературе утверждение, будто вывозом Янтарной комнаты занимался Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга, неверно: его сотрудники в то время не находились в прифронтовой зоне и к тому же не имели ни полномочий, ни возможности для проведения такой акции. По завершении операции Сольмс продолжил службу под Ленинградом в качестве «хранителя», а Пёнсгена по собственному желанию перевели обратно в Берлин.

«Фронтовой туризм» и донесения Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга

В то время как Пёнсгена, казалось, мало привлекала жизнь в зоне боевых действий, другим специалистам, направленным со спецзаданиями на Ленинградский фронт, она явно понравилась. Это видно, например, по фотографиям Ханса Хубмана, известного в Германии до и после войны фотографа328. Он не был обычным фоторепортером, сопровождавшим в составе отдела пропаганды наступление вермахта, он подчинялся редакции журнала «Сигнал», который распространялся исключительно за пределами Германии в пропагандистских целях329. Как фотокорреспондента этого издания Хубмана доставляли самолетом на те участки фронта, которые в тот момент находились в центре особого внимания. В конце сентября 1941 года он посетил дворцы в пригородах Ленинграда и даже сделал несколько цветных фотографий.

Дух фронтового туризма ощущается и в отчетах о поездках, написанных в ноябре 1941 года сотрудниками Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга. Две группы – из Риги и Таллина – одновременно выехали в район Ленинграда. Из Таллина в Гатчину отбыли генеалоги Георг фон Крузенштерн и Хельмут Шпеер, а также искусствовед Карл-Хайнц Эссер; из Риги на машине с водителем и переводчиком отправились в путь библиотековед Герхард Вундер и публицист Гюнтер Штёве. 23 ноября все они встретились в штабе Кюнсберга в Сиверском. Поскольку Юрген фон Хен, командовавший передовым отрядом группы Кюнсберга, тоже получил приказание просматривать архивные материалы и к тому же лично знал Крузенштерна, было вполне логично, чтобы эти люди работали в тесном контакте друг с другом.

Официальные и личные отчеты об этих поездках поздней осени 1941 года являются наиболее подробными и информативными свидетельствами о состоянии дворцов в начале немецкой оккупации. Кроме того, они дают представление о положении гражданского населения и описывают разрушения в оккупированных населенных пунктах. Попутно мы обнаруживаем в них и отражения настроений, политических позиций и амбиций их авторов330. Особенно подробны путевые заметки Крузенштерна, это своего рода дневник. Вот как он рассказывает о своем первом впечатлении от Екатерининского дворца:

Мы проходим через бесконечные чудесные роскошные покои, до которых Потсдаму далеко. Отсюда Советы тоже эвакуировали мебель, картины и художественные ценности, потом граф Сольмс вагонами вывозил их в Ревель и в рейх, а оставшееся разобрали себе местные военные службы. Великолепные комнаты теперь почти пусты, но по виду не так разграблены и изуродованы, как в Гатчине. В нескольких комнатах, расположенных в одном крыле на первом этаже, еще хранится снесенная туда многочисленная драгоценная мебель, колонны, подсвечники, сундуки, гоббелены [sic!], картины и небольшие бытовые предметы, а также книги из императорской библиотеки331.

Таким образом, Крузенштерн в основном подтверждает описания Пёнсгена. Он откровенно говорит о том, что много вещей забрали военные. Совершенно не удивительно, что в условиях военного времени предметы обстановки использовались для офицерского жилья, а отдельные вещи, несмотря на запрет мародерства, военнослужащие брали себе на память. В официальных сообщениях обычно нейтрально указывалось, что вещи похищены, а в пропагандистских газетных статьях в разрушении и утрате культурных ценностей винили большевиков332.

Когда сотрудники Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга прибыли в Пушкин, в Екатерининском дворце квартировало подразделение СД, а также артиллерийское подразделение полицейской дивизии СС и два полевых перевязочных пункта. Хозяин дворца, командир подразделения СД, гауптштурмфюрер СС Пехау333, приветствовал гостей и организовал для них экскурсию по дворцу. Из рапортов посетителей вытекает, что за хранение оставшихся предметов искусства отвечала служба безопасности (СД); практически никто со стороны в это время доступа к ним не имел.

О безопасности музейных помещений и экспонатов заботился по поручению СД уже упоминавшийся архитектор Иван Ермошин. Он по-прежнему исполнял должность хранителя и, по-видимому, имел ключи от комнат, за состояние которых отвечал334. Крузенштерн пишет о Ермошине с сочувствием: «Он сам по поручению Советов руководил эвакуацией и обеспечением сохранности, а также закапыванием части художественных ценностей. Он глубоко потрясен тем, что творится сейчас, и, используя свои скромные средства, ведет ожесточенную борьбу против беспардонности нашей солдатни»335. Из донесения Герхарда Вундера также следует, что Ермошин пытался предотвратить дальнейшие грабежи и перенести то, что еще можно было спасти, в безопасное место:

Остальные книги, среди которых еще есть прекрасные букинистические и исторические произведения XVIII века, Ермошин перенес в помещения так называемого Пушкинского музея во дворце, где они в относительной безопасности. Рекомендуется в последующем вывезти их. Покои императрицы Екатерины II все еще находятся в относительно хорошем состоянии, конструктивно сохранны, некоторые даже с настенными покрытиями и отдельными предметами мебели. Мебель и ткани часто забирали солдаты и офицеры для обустройства своих блиндажей и квартир; на это войска, сражающиеся в