С этого момента жизнь Элизабет Флетчер потекла своим чередом. С отцом она все же решила помириться. Поскольку отношения с женихом наладились, а об Эндрю Элизабет старалась не вспоминать, то девушка не видела смысла в том, чтобы продолжать дуться на мистера Флетчера. Элизабет пришла к выводу, что навряд ли родной отец желал бы, чтобы его единственная дочь провела жизнь в страданиях, хоть сперва именно так и думала, а потому простила ему согласие на помолвку с маркизом Хатфорд.

С тетей Маргарет дела обстояли немного сложнее. Элизабет все еще была в обиде на тетушку за то, что та сожгла ее роман, который девушка писала несколько лет. Но сама леди Маргарет считала этот поступок своей личной заслугой, благодаря которой племянница наконец образумилась и стала вести себя подобающим образом. Обе женщины не могли прийти к взаимопониманию, вследствие чего в доме Флетчеров частенько случались стычки и битвы характеров.

Лакки*, так Элизабет назвала золотистого щенка ретривера, поселился в Сомерсет-Хаус и теперь весело скакал на трех лапах. Девушка не могла забрать его к себе домой, поскольку у отца была аллергия на шерсть собаки, зато ежедневно навещала своего любимчика. К их совместным прогулкам по территории поместья иногда присоединялся Джеймс, однако зачастую жених предпочитал работать у себя в кабинете.

Узнав жуткую семейную тайну маркиза, Элизабет казалось, что она стала лучше понимать Джеймса, но сблизиться с женихом все так же не получалось. Безусловно, после того, как Джеймс подарил ей щенка, между ними установилось нечто вроде перемирия. Для ссор не было поводов, маркиз вел себя уважительно и более не высмеивал мнение Элизабет на счет чего бы то ни было. Однако тот момент близости и понимания между ними более не повторялся. Джеймс вновь от нее отдалился и надеяться на перемены не было никакой возможности.

Элизабет решила поделиться с женихом историями из своего детства, рассчитывая, что Джеймс оценит ее открытость и последует примеру. Стараясь не выдать себя тем, что ей известно о его родителях, Элизабет поведала Джеймсу о том, как порой тяжело было расти без матери. Отец почти все время был занят и редко проявлял искреннюю заинтересованность в воспитании дочери, не говоря уже о поддержке, которой ей так часто не хватало. Тетушки жили в Лондоне и редко приезжали с визитом. Элизабет ожидала, что маркиз проникнется ее переживаниями из детства и в ответ расскажет о своих, но тот только внимательно слушал истории девушки, однако делиться тем, что было на его душе, не спешил.

Но Элизабет была не намерена сдаваться.

Она понемногу начала восстанавливать свои записи, кое-что радикально переписывая, и раз уж Джеймс был единственным читателем и вообще живой душой, которой было известно об увлечении Элизабет, она решила показывать тому свои труды и спрашивать у него совета, как у более умудренного жизненным опытом человека. Элизабет посетила удачная как ей казалось мысль, изменить биографию главного героя, отдаленно сделав ее похожей на детство Джеймса. Девушка рассчитывала, что подобное совместное времяпрепровождение их сблизит.

Маркиз с искренним интересом читал все, что писала Элизабет, несмотря на то, что практически каждый его час был расписан по минутам, а в холле порой толпились поверенные и управляющие, жаждущие попасть на прием к хозяину в первую очередь. Элизабет высоко ценила внимание, которое жених уделял ее вероятно глупым фантазиям, откладывая куда более важные дела, считая такое поведение хорошим знаком.

В очередной раз, когда Джеймс делился с Элизабет ценными замечаниями по поводу ее романа, в кабинет влетел дворецкий с срочным сообщением, что грумы не могут справиться с любимым жеребцом маркиза. Джеймс оставил девушку одну, пообещав вернуться как можно скорее.

От нечего делать Элизабет принялась ходить по кабинету и исследовать личные вещи жениха. Ее взгляд зацепился за необычную деталь в камине, в котором еле тлели угли.

Запечатанный конверт. На имя Джеймса. От Амелии Хатфорд.

Элизабет целую минуту гипнотизировала письмо от матери Джеймса, и так не смогла понять, почему он бросил его в камин. Неужели ему все равно, что хочет сказать ему родная мать? Любопытство испепеляло девушку изнутри. Руки так и тянулись к конверту. Раз оно подлежит уничтожению, не будет таким уж тяжелым преступлением, если она его откроет?

Элизабет замялась буквально на секунду. Она понимала, что хорошего в ее поступке ничтожно мало, следовательно, нет смысла убеждать себя в обратном, дабы успокоить совесть. А уж рассуждать о моральном праве и вовсе не стоит трудиться.

Единственным оправданием для Элизабет служил вопрос: вдруг в письме нечто важное? А Джеймс так никогда и не узнает, что хотела сообщить ему мать. Судя по тому, что конверт лежал в камине, маркиз все еще не простил ее, и сейчас одна лишь Элизабет была единственным шансом для Амелии Хатфорд.

Не мешкая, дабы не тратить драгоценные секунды, девушка достала конверт из камина и тут же вскрыла его, быстро пробежавшись по строчкам. Прочитанное поразило Элизабет и вызвало много вопросов.

Милый мой Джеймс,

Я пишу и задаюсь вопросом, сколько писем я уже успела тебе отправить? За эти пять лет их количество должно быть исчисляется десятками, не говоря уже о тех, которые я так и не отправила.

Помню свои переживания, когда я нашла в себе смелость написать тебе, моему сыну, в первый раз, спустя почти десять лет разлуки. Руки тряслись так сильно, что на бумаге то и дело появлялись кляксы, мысли путались… Что я могла сказать тебе после стольких лет молчания? Имела ли я право что-либо говорить? Ты уже был достаточно взрослый, чтобы все понимать. И все же, в глубине души я верила, надеялась, что любовь к матери поможет тебе простить меня. Это было слишком самонадеянно и в какой-то мере эгоистично, но только благодаря этой вере я нашла в себе силы, чтобы отправить то первое письмо.

Дни и ночи проходили как в тумане. Я не могла ни есть, ни спать, лишь только ждать ответа, сидя у окна, наблюдая за жизнью других людей. Не передать словами, какие муки неизвестности я тогда испытывала. Прошел месяц, второй… И я приняла то обстоятельство, что ты мне не ответишь. Я должна была быть готовой к этому, должна была предвидеть. Но увы.

Лишь спустя полгода, я отправила тебе еще одно письмо. А потом еще и еще. Для меня они стали исповедью. Единственным занятием, имевший хоть какой-то смысл в моей унылой серой жизни. Если бы ты только знал, как я сожалею о случившемся. Как бы мне хотелось повернуть время вспять и все исправить. Но мне не дано такого шанса. И это мое наказание, которое я принимаю со всем смирением.

Но больше всего на свете я мечтаю увидеть твое лицо. Посмотреть, как ты вырос и возмужал. Хотя бы краем глаза. Это все, чего бы мне хотелось перед смертью. Полагаю, тебе это все равно, но я больна, и доктор говорит, что мне осталось недолго жить на этом свете. Я не боюсь умереть, но боюсь, что никогда не увижу тебя вновь.

Понимаю, что с моей стороны апеллировать к болезни низко и недостойно, но это правда. Я очень надеюсь, что отдав должное моей настырности, ты начал читать мои письма. Это единственное, что поддерживает меня на плаву. Однако я более склонна думать, что ты не распечатывая, кидаешь их в огонь, и эта мысль доставляет мне страдания, какие я не пожелаю ни одной матери.