Мои музыкальные вкусы вообще были странными. Я уже давно привык к тому, что их мало кто разделяет и в реальной жизни – из сотен моих знакомых. Даже там я чувствовал, что иду путем настоящего самурая, не следуя трендам и не замечая моды. А в этом мире мне уже повезло дважды. Сначала трубадур сыграл да Милано. А теперь Кэт пела «Сплин».

– Ты их знаешь? – спросил я.

– «25-й кадр», «Гранатовый альбом», «Новые люди».

– «Пыльная быль»?

– Нет.

– «Реверсивная хроника»?

– Немного.

– А позднее?

– Не-е-ет, – протянула она, а я улыбнулся еще шире.

Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Помнишь что-нибудь наизусть? – спросил я.

– Мы не знали друг друга до этого лета… – начала Кэт, хитро на меня посмотрев.

Мы шли по лесу, покрывавшему склоны гор. Вокруг стояла первозданная тишина, солнце пронизывало золотыми лучами густую зеленую крону, птицы порхали с ветки на ветку – а мы шли и орали во все горло «Мое сердце».

⁂

– Ты обещал рассказать про Кадиса.

– Не про него, а про то, почему он меня не любит.

– Это не одно и то же?

– Нет. Там больше будет про меня. Точнее, про Базилиэля. Странно, кстати, что Гугл не рассказал мне этого всего. Эй, Гугл!

– Да, сэр Бэзил?

– Почему ты ничего не рассказал мне о роли дона Базилиэля в войне Итарии и Аль Амира?

– Я не занимаюсь современными персоналиями. Нет достоверных источников.

– Ах. Ну, окей. Теперь-то можно обойтись и без тебя. В общем, десять лет назад здесь была большая заварушка. Не знаю, с чего началось, но закончилось полномасштабной войной между людьми и эльфами. И среди последних было две партии. Первые после того, как эльфам удалось вернуть себе захваченные итарийцами земли, желали полностью уничтожить людей. К ним принадлежал и твой возлюбленный – не надо морщиться. А я, то есть Базилиэль, наоборот, ратовал за мир. Спустя несколько лет, когда война действительно закончилась, и никто никого не уничтожил, я отправился в Айолу, где всегда были сильные антиэльфийские настроения, чтобы попробовать наладить там дипломатические отношения и не допустить повторения истории с Итарией.

– Кажется, свою миссию ты провалил.

– Я о ней попросту не знал.

– И что будешь делать теперь, когда знаешь?

– Ничего. Это же не моя миссия. У меня совсем другая задача.

– Какая?

– Умереть.

⁂

Когда-то я смотрел документальный фильм про музыканта Уилко Джонсона. Про него мало кто знает, да и я на фильм попал скорее случайно. Но мне хорошо запомнился один момент из него. Весь фильм Джонсон считает, что у него терминальная стадия рака, и в некотором роде прощается с жизнью. А затем проходит повторное обследование, ему делают операцию – и он живет дальше. И в конце фильма бледный, худой Уилко говорит: «Я не знаю, зачем мне дальше жить». Он все сделал, расставил все точки над «i» – его больше ничего не держит в этом мире.

Не то чтобы меня раньше что-нибудь особенно держало в этом мире – но с того момента, как Грок рассказал про Шлем, у меня было хотя бы некоторое подобие цели, вектор движения, конечная точка, к которой можно было бы стремиться. Но Шлем я благополучно добыл, а вот новой целью так и не обзавелся. Больше всего, конечно, я хотел вытащить нас с Кэт отсюда – но эта задача выглядела пока совершенно неразрешимой.

Я напомнил Гуглу на первом нашем привале, что Грок обязал его следовать со мной до тех пор, пока мне не удастся найти Шлем. Гном внимательно посмотрел на меня, даже, кажется, утратив на время свою обычную невозмутимость, и спросил:

– А вы уже дали ему имя?

– Нет.

– Почему?

– Не могу придумать.

– Значит, у вас еще нет Шлема, – пожал плечами гном, и ушел дальше помогать Сири с приготовлением еды – если только их взаимодействия друг с другом можно было назвать помощью.

«Значит, теперь у меня нет ни цели, ни Шлема», – подумал я мрачно, сидя у костра вечером следующего дня. Прошел он отлично – мы вспомнили с Кэт пару десятков песен, которые оба знали, и это было легко, весело и почему-то вселяло уверенность, что у нас все получится. Но песни закончились, солнце скрылось за горами, и в наступивших сумерках все казалось не таким уж и радостным. Гугл с Сири снова переругивались, а Кэт, посидев у костра несколько минут, кажется, не выдержала и ушла куда-то в лес. Я сидел под деревом и предавался мрачным мыслям, когда с той стороны, куда ушла Кэт, раздался крик.

Ее крик.

Я вскочил на ноги, вытащил из ножен меч и побежал к ней. Судя по звуку, она ушла не очень далеко. Я продрался сквозь заросли, не разбирая дороги в полумраке, и выбежал на небольшую поляну. Здесь было светлее – уже взошла луна, – и я увидел Кэт. И то, что стояло перед ней.

Существо было выше нее, совершенно черным и напоминало странную помесь паука, человека, собаки и комара – тощее туловище висело на четырех длинных, согнутых ногах, расставленных во все стороны, а венчала все это антропоморфного вида голова с плоским лицом и огромными, фосфоресцирующими глазами. Человекаук медленно надвигался на Кэт, а она отступала, рискуя в любой момент споткнуться и упасть.

Я не стал ждать, когда она это сделает – хотя было бы любопытно понаблюдать, как везение, во многом обеспечивающее наше с ней бессмертие, выкрутится на этот раз. А, впрочем, может быть, везением Кэт в этот раз был именно я?

До человекаука было всего несколько шагов, и я успел пробежать их до того, как чудище меня заметило. Взмах меча оно уже не могло пропустить – но было поздно. Лезвие блеснуло в полутьме, и голова человекаука тихо шлепнулась в траву. Огромные ноги вздрогнули, и туловище повалилось на землю.

Позади меня Кэт судорожно вздохнула.

– Все хо… – начал я, поворачиваясь к ней – и в тоже мгновение увидел, как со всех сторон поляну окружает вереница светящихся шариков – точь-в-точь таких же, как глаза убитого мной человекаука.

– Базз… – прошептала Кэт. Я обходил ее по кругу, не спуская глаз с леса вокруг, пока наконец не почувствовал ее спину своей спиной.

– Два правила, Кэт, – пробормотал я, поднимая меч. – Стой на месте и помни, что они не могут нас убить.

– А если могут?

– Тем лучше.

На короткое мгновение глаза замерли на самой опушке – и я даже понадеялся, что они передумали.

А потом черная волна захлестнула поляну.