Эльзы, и несколько секунд спустя грянул гром; гроза была еще далеко, но приближалась. Эльза ждала, она считала, что уже проснулась, но вдруг поняла, что видела сон. Короткий сон, ей хотелось удержать его, но он ускользал. Она пошла по следу, ухватила отдельные куски, потом вспомнила и подняла со дна все: юноша принес ей толстую рукопись в черном молескиновом переплете, Эльза листала ее, но рукопись упорно открывалась на одной и той же странице, непохожей на остальные — картонной, в ямках-кубиках. В одной из ячеек был пепел, а может, тончайший песок, и в глубине написано какое-то слово — или имя, — она раздвигала пальцем пепел, чтобы прочесть это слово, и, хотя у нее ничего не получалось, кричала: «Я поняла!»

Старания вспомнить сон пробудили ее почти окончательно. Она обратила внимание на полное отсутствие звуков. Ни шороха в листве платана, ни крика совы, ни шума проезжающей машины. Точно воздух и земля, застыв в неподвижности, перестали дышать; она и сама затаила дыхание и услышала биение собственного сердца. Она думала о своем сне. Володи там не было, но сон был о нем, юноша пришел от него, и она узнала в рукописи его почерк. Он ей пригрезился впервые. Где он сейчас, в сентябре?

Длинная, более яростная, чем первая, молния, за которой почти тотчас последовал гром, заставила ее вздрогнуть. Гроза надвигалась, скоро она охватит дом. Эльза соскользнула в воронку, краями которой были одновременно вершины холмов и море, где от порта к порту блуждало отвергаемое всеми японское судно, пораженное атомной радиацией, — плавучее гетто, брошенное на произвол судьбы. Круг все теснее сжимал остров ее кровати, Эльзу отрывало от земли, влекло в глубь бездны, где ее ждало стремительное отвесное падение. Куда? Не в смерть, во что-то еще более страшное. Смерть может быть и ослепительной белизной. Ночь навалилась на нее, казалось, колет в груди, что-то давит. Все это — гроза, сейчас снова ее подхватит сон, а потом настанет рассвет и утро, чудесное утро. Но будет день, когда эта болезненная точка врастет в грудь, в спину… Душа, энергия, нечто более легкое, чем плоть, ускользающее и растворяющееся в пространстве, оставляя тело зажатым в его собственных тисках…

Эльза наконец открыла глаза. Образы и мысли, питавшие сновиденья, рассеялись. Она лежала одна, нагишом, в жаркой, черной, бездонной ночи.

Она попыталась отыскать привычные ориентиры: камин, стол, оконные проемы, но кругом был непроглядный мрак, столь же глубокий, сколь и безграничный. Такая тишина в летние ночи редкость. Гроза, по-видимому, прошла мимо. Ничего страшного, просто проснулась раньше времени. Никакой боли, нигде, только слегка затекла рука, все тело в поту, и нервы напряжены до предела.

Дом дрогнул, молния и гром взорвались одновременно, черно-белый фейерверк озарил комнату и дерево. Когда-нибудь молния ударит в платан и он рухнет на дом, раздавит его. Небо не угасало. Жалобно завыл за дверью пес, она впустила его и почувствовала себя не такой одинокой. И как только они все умудряются спать? — подумала она. Снова стало темно, она тщетно попыталась зажечь свет. Подошла к окну, чтобы закрыть его, и, когда дотронулась до шпингалета, ее ударило током, она замерла, прикованная взглядом к дереву, такому близкому, что можно было коснуться его призрачной листвы. Дыханье собаки, обдавшее ноги, успокоило ее, она погладила пса, потом вслепую нащупала свечу и спички, легла в постель. Пошел дождь: сперва отдельные тяжелые капли редко пробарабанили на разные голоса по дикому винограду, по каменному столу, по земле, — и сразу полило как из ведра. Гроза уходила. Эльза прислушивалась, наконец умиротворенная. Меня могло убить молнией, подумала она. Страх прошел, она ощущала себя под надежным кровом, гроза удалялась к морю. Эльза, опустошенная, погружалась в забытье, воды сна подступали, снова грезились лебеди; их белизна обратилась в парус, раздутый ветром. Она — ветер и парус, ее бедра — река и дитя. Мощная сила увлекает их. Толчки сливаются с голосом врача и током воды, и они, все трое, погружаются в парус, который вырисовывается на небе, точно белое яйцо на картине Сима. Поток уносит ее, связанную с незримыми силами жизни и смерти, туда, где плоть и дух едины. Узкие лучи маленьких прожекторов высвечивают место действия: это — роды. Врач стоит у ее широко раздвинутых ног, его голос резонирует, указывает путь, объясняет, с чем связаны ее ощущения. И она подчиняется этому голосу, проецируя слова на стену в образах реки, течения, берегов и ветров.

Ты один был спокоен, вселял надежду, точно близкая земля. Где ты? Нет места, где ты есть, нет места, где тебя нет.

Река широка, на середине течение стремительно, прозрачная вода омывает неподвижные берега, и, постепенно мелея, умирает на песке, с мягким, точно у японской флейты, звуком.

Эльза на середине реки, там, где русло глубже всего; нельзя ни отклоняться в сторону, ни сопротивляться течению, нужно слиться с ним, плыть так быстро, как оно повелевает, и в то же время быть на страже, не дать затянуть, захлестнуть себя. Она вся во власти этого фантастического, не поддающегося воображению потока, который идет из центра земли. Толчки высоких валов, набегающих от самого горизонта, сотрясают тело, накрывают с головой, пронизывают насквозь, потом отступают, но вот уже вздымается и настигает ее следующая волна. Когда же им придет конец? Каждый новый вал возвещает о себе напряжением, от которого твердеет живот, он делается твердым и тяжелым как камень; ей страшно, что она не сумеет ни удержать волну в себе, ни последовать за ней, и тогда тело расколется, распадется на части; она вся во власти урагана, и голос теряется в его грохоте, ей хотелось бы уловить этот голос, но она никак не может прислушаться. Потом появляется озеро, водная гладь, и голос снова становится близким. «Скоро конец, — говорит он, — я уже вижу головку». Работа начинается снова, живот твердеет, словно потуги набирают силу, чтобы яростно разорвать ее. «Я вижу лоб». На мгновение она переводит дух, но парус, живот, яйцо раздуваются, она снова отдается неистовому течению, слышит, как рушатся волны, видит пену, кидается в спирающий дыхание поток. «Я высвобождаю плечико». И ребенок скользит, четыре руки подхватывают его, еще связанного с плацентой, медленно отделяющейся от ее тела. Все кончено. Несколько судорог, точно последние беззвучные зарницы, озаряющие небо, когда гроза уходит.

За окном лило вовсю. Эльзе виделись ручейки, быстрые потоки, устремляющиеся в овраги, прорытые восточными грозами. Она прислушивалась к падению нескончаемых струй, словно бы навечно связавших небо и землю, ей казалось, они