— Не написал. Да он вообще не любит много писать.

— Нужно будет проверить одну мою идею. Я попросил найти людей с крепкими нервами. Он про вас с Наташей говорил: смелые. Смелость — это еще очень мало сказано. Я знаю людей, которые не дрогнут перед бандитским ножом или пистолетом, но, увидев самую обыкновенную гюрзу, как бы сказать, в столбняк впадают… Смелость тут ни при чем, это что-то из веков идущее. Бог Ягве, если верить библии, положил такой зарок, ненависть и вражду между человеком и змеей посеял. А кто, по-вашему, сделал первую попытку разрушить этот Ветхий завет? Человек? Представьте себе, змея!

Он смотрел на меня в упор, я невольно отстранился.

— Вы смеялись, конечно, от души, когда прочитали ту юмореску о «влюбленной гюрзе», — продолжал он, снизив голос почти до шепота.

— Как сказать… — неопределенно ответил я, а потом, стараясь быть вежливым, прибавил: — Но вы же в самом деле не полагаете, что гюрза…

— Как и того молодого человека, я в ответ уличаю вас в невежестве, — отчеканил он. — Гюрза гюрзе рознь. Тот вид гюрзы, из-за которого наш сыр-бор разгорелся, я пока шифрую Гэха, так ее называют на своем языке жители того поселка, где мы с ней встретились. Что это значит в переводе, я так и не смог выяснить.

— Гэха — это влюбленная гюрза?

— Да. И ее «возлюбленным», к счастью, оказался я. К счастью потому, что нервы у меня более крепкие, чем, скажем, у того солдата из вашей юморески. Я не умер от ее любви. Встретились мы в конце ночи, я было заснул в пустыне, и вот такая история, просыпаюсь — она вокруг руки… Но я уже сказал, что я не умер. Сейчас она живет у меня дома. Я записал ее биотоки, изучил биополя, хотя мне это, конечно, многого стоило… Сейчас могу командовать ею на расстоянии, из своей лаборатории в Институте экспериментальной биологии. С Гэхой у меня, так сказать, факультативный эксперимент, но игра, чувствую, стоит свеч, вот и сколачиваю группу добровольцев… Но не делайте вид, что вы уже все поняли. Подробно и детально я еще вам расскажу.

— Когда вы приходите домой в хорошем настроении, она, вероятно, прыгает от радости? — спросил я. — Читал я еще в одном журнале и такую историю…

— Ее пляска показалась бы вам плохим зрелищем, — хмуро заметил он.

Мы уже вышли на другую улицу. Здесь стояли, все в листве, так что их и не разглядишь как следует, одноэтажные, голубые, уютные коттеджи. В нескольких десятках метров впереди я увидел белеющее от ламп дневного света шоссе, а дальше города уже не было, начиналась пустыня.

— Пришли, — сказал Кирус, проведя меня по тропинке сквозь густую листву к дверям одного из коттеджей с темными окнами. — Моя квартира. — Он достал ключ из кармана. — А знаете, чего я больше всего боялся в этом эксперименте? — продолжал он. — Что не смогу удержать ее в полусвободном состоянии. В неволе она бы скончалась тут же, я ее на биоцепи… И боялся: не дай бог не удержу, ползнет на улицу, люди же кругом. Ничего, решил проблему. Крепко сейчас держим ее на биоцепи, из двух точек. Два рода инстинктов надо подавлять: один заставляет ее бросаться на человека, другой — бежать от него. Поэтому из двух точек.

— А почему не в институте держите?

— Голос у вас уже подрагивает, рановато… В институте нашем тоже еще нет подходящего помещения. Поймите, нельзя ждать, это же экспресс-эксперимент… Заходите в комнату.

После суматошного дня и всего услышанного нервы у меня, конечно, были взвинчены, а тут еще предстоит такая встреча… В общем, не без основания говорил Кирус, что голос мой «подрагивает». Когда, однако, он, успокаивающе сжав мне руку, включил свет, я не услышал хорошо знакомого мне шуршания.

— Она там, — показал Кирус на дверь в дальнем от нас углу комнаты. — Побудьте пока здесь, неизвестно, как она к вам отнесется. Хорошо, если как, например, к жене вашего друга…

— Вы что, змею спросите? — Я попытался улыбнуться, но вместо этого противно хихикнул, чем уничтожил себя в собственных глазах.

— Спрошу, — ответил он. — Посидите пока, вот журнал, посмотрите.

Не раздеваясь, он прошел туда и закрыл за собой дверь.

Мне, конечно, было не до журнала. Я оглядел комнату. Письменный стол, весь заваленный исчерканной бумагой, два уютных кресла, книжные шкафы… В другое время меня заинтересовала бы эта библиотека: на самых видных местах стояла всевозможная приключенческая литература. Но сейчас я только ожидал, ожидал в напряженном полусне, пока вдруг не очнулся: прошло уже полчаса…

Посмотрел на ту дверь и вздрогнул: она шевелилась. Дьявол побери, это сквозняк! Я решительно направился туда. Не хватало еще с самого начала проявить себя трусом. Если не понравлюсь этой Гэхе, сумею уйти.

Резко открыл дверь. Но тишина осталась нетронутой. Никого не было, кроме Кируса. А он, по-прежнему в своем светлом плаще, неудобно полулежал на ковре, положив голову на кресло…

3. БЫЛА ЛИ ЗМЕЯ?

Ночь здесь наступает быстро. Сейчас за окнами квартиры Рустама — только чернота. Роскошный современный дом стоит на краю пустыни…

Рустам, рослый, нескладный, с длинным лицом, которое «украшал» небольшой шрам над верхней губой (из-за этого я при первом знакомстве с ним подумал, что у него должна быть нехорошая улыбка, но оказался неправ), казался самым оживленным из нас, собравшихся в его квартире. Он выскакивал из-за стола, хватался за гитару, опять садился рассказывал анекдоты из своей научной жизни…

Так же бывало с ним в прошлом году, в экспедиции, когда приходилось особенно тяжело. Рустам забрал себе в голову, что он морально обязан поднимать настроение у остальных, что от него ничего другого не ждут, такая за ним держалась прочная репутация.

Его жена, худощавая блондинка, «юная хрупкая девочка», как писал когда-то Рустам в своем взволнованном лирическом стихотворении, с беззаботным видом собирала на стол. Мы решили при ней не упоминать о том, что потрясло нас всех — о неожиданной смерти Кируса. Она и так вздрагивала каждый раз, когда Рустам заговаривал о нашей предстоящей экспедиции, которая, впрочем, теперь неизвестно, состоится или нет.

«Мы» — это Рустам, я и еще Наташа. Она приехала из своего Душанбе на другой день после смерти Кируса. Теперь сидела поодаль от нас и молчала; выходки Рустама ее, по-видимому, не трогали. Впрочем, молчаливой она была всегда.

— Э, — разжигал между тем страсти Рустам, — сейчас