Шрифт:
Закладка:
Корабли плывут
В Константинополь.
Поезда уходят на Москву.
От людского шума ль
Иль от скопа ль
Каждый день я чувствую
Тоску.
Далеко я,
Далеко заброшен,
Даже ближе
Кажется луна.
Пригоршнями водяных горошин
Плещет черноморская
Волна.
Условия плавания были чрезвычайно тяжелыми. Бунин вспоминает о страшной качке, штормовых волнах и снежной буре. Литератор Илья Зданевич писал корреспонденту английской газеты Manchester Guardian о духоте, давке, голоде, обилии вшей и калек на борту.
К 23 ноября 126 кораблей под российскими, французскими и английскими флагами встали на рейд в Мраморном море. Получив разрешение, суда по очереди заходили в Босфор, шли до Золотого Рога и высаживали пассажиров в Каракёе. Владимир Набоков (попавший, правда, во вторую волну эмиграции и уплывший в Турцию еще весной 1919 года) в стихотворении «Стамбул» изобразил неизменный городской пейзаж, который открывался взору беженцев:
Стамбул из сумрака встает:
два резко-черных минарета
на смуглом золоте рассвета,
над озаренным шелком вод.
По данным Утургаури, в 1920 году из Крыма на кораблях было вывезено 145 693 человека, не считая судовых команд. Военных отправили на полуостров Галлиполи – эмигранты прозвали его «Голым полем». Казаков собрали на острове Лемнос в Эгейском море. Остальных расселили по всему Стамбулу и на Адаларах. Параллельно с этим на берега Босфора прибывали самостоятельные группы «белых русских» («беяз руслар»). В итоге в городе и окрестностях скопилось около 200 тыс. россиян. Беженцы, располагавшие деньгами и документами, следовали в Европу. Из всех прочих кто-то остался в Стамбуле на короткое время, кто-то – надолго, а кто-то – навсегда.
В 1920 году сатирик Дон-Аминадо (Аминад Шполянский) написал стихотворение «Константинополь». Русские еще на родине читали сказки «Тысячи и одной ночи», приключенческие романы Пьера Лоти и Клода Фаррера.[431] Они знали, сколько стоят номера в «Pera Palace» и как гостеприимен владелец отеля «Tokatlıyan». Стамбул, переживший Первую мировую войну, являл собой совершенно иную картину. Стихотворение Дон-Аминадо – о том, как изменилось восприятие города белоэмигрантами, очутившимися на берегах Босфора:
Мне говорили: все промчится.
И все течет. И все вода.
Но город – сон, который снится,
Приснился миру навсегда.
…
О, бред проезжих беллетристов,
Которым сам Токатлиан,
Хозяин баров, друг артистов,
Носил и кофий и кальян!
Он фимиам курил Фареру,
Сулил бессмертие Лоти,
И Клод Фарер, теряя меру,
Сбивал читателей с пути.
…
Дрожит в воде, в воде Босфора
Резной и четкий минарет.
И муэдзин поет, что скоро
Придет, вернется Магомет.
Но, сын растерзанной России,
Не верю я, Аллах, прости,
Ни Магомету, ни Мессии,
Ни Клод Фареру, ни Лоти…
Стамбул первой половины XX века был живописен и очарователен. Босфорские холмы, увенчанные мечетями, залитый солнечным светом Золотой Рог, роскошные дворцы османской знати, шумные базары – вот что увидели беженцы. По словам французского историка Поля Дюмона, перед эмигрантами возникал город, выглядевший как сказочный мираж, – «он служил сосудом для первичного накопления людей, сочившихся из всех расщелин, он был трамплином для тех, кто вырвался из России».
Впрочем, красота древнего города не сулила «беяз руслар» легкой и сытой жизни. Стамбул еще не оправился от войны. Турецкий историк Ведат Эльдем отмечает, что положение в столице было очень тяжелым. Запасы продовольствия и одежды иссякли, пути импорта были перекрыты. Склады и амбары опустели. Населению вместо хлеба выдавалась безвкусная выпечка из ячменя, овса и бобов. Система распределения продуктов носила беспорядочный характер, процветали контрабанда и черный рынок. Все это приводило к обнищанию стамбульцев. В октябре 1918 года уровень жизни в городе, согласно индексу Управления государственным долгом, понизился по сравнению с довоенным периодом в 15 раз. Товары первой необходимости подорожали в 7–8 раз.
Прибавим к этому резко возросший уровень преступности, голод, болезни, неблагоприятную санитарную обстановку («беяз руслар» называли Константинополь Клопополем и Крысополем) и, наконец, десятки тысяч беженцев, гораздо более обездоленных, чем стамбульские кошки и собаки, – и мы получим довольно мрачные декорации, в которых разыгралась трагикомедия русской эмиграции на берегах Босфора.
Беженцы заселили Аксарай, Лалели, Каракёй и Перу. Основной наплыв «беяз руслар» пришелся на 1920 год – один из идеологов Белого движения, Василий Шульгин, утверждал: «В летописях 1920 год будет отмечен как год мирного завоевания Константинополя русскими». Зданевич в путевых заметках рассказывал о русских ресторанах с прислуживавшими в них светскими дамами и бывшими генералами в орденах; упоминал столовую для беженцев («обжорку») с глупыми разговорами о возвращении в Москву «под звон кремлевских колоколов». Русский Стамбул первой половины XX века – это порнографический театр «живых картин» (по слухам, актерам платили по одной лире за вечер), аристократические кабаре, игорные клубы, дома свиданий (где дама стоила 30 лир, а ночная оргия – 100) и лежащие на тротуарах люди с потухшими глазами.
Колоритную атмосферу русского Стамбула передает Михаил Булгаков в пьесе «Бег». Он крупными мазками рисует странную и печальную картину: в турецкие напевы вплетается шарманочная «Разлука», раздаются крики уличных торговцев – и вдруг загорается Константинополь в предвечернем солнце. Тараканьи бега, на которых разорилась немалая часть русской колонии, пивная палатка, белоэмигранты в потрепанной военной форме – все это накладывается на традиционную жизнь города и образует параллельную реальность, в которой Григорий Чар-нота, герой пьесы, «в черкеске без погон, выпивший, несмотря на жару, и мрачный, торгует резиновыми чертями, тещиными языками и какими-то прыгающими фигурками с лотка, который у него на животе».
Чарнота разделил судьбу многих своих соотечественников. На узких, мощеных брусчаткой улицах древнего города священники, аристократы и интеллигенты распродавали семейные реликвии. Пассаж «Cité de Péra» на улице Гран-Рю-де-Пера переименовали в Цветочный пассаж (Чичек пассажи) – баронессы и герцогини продавали там дешевые букеты, чтобы заработать на хлеб. В июне 1922 года американская журналистка Солита Солано в очерке для журнала The National Geographic Magazine писала, как беженцы из России спали прямо на улицах или ступенях мечетей. Они шатались без дела, попрошайничали, работали, когда удавалось найти работу, а иногда и выли от голода. Немногим посчастливилось устроиться официантами или посыльными. Княгиня могла подносить клиенту кофе, а генерал – подавать ему трость. Профессора, бывшие миллионеры, высокородные дамы умоляли купить у них сигареты или бумажные цветы. Солано делает простой и страшный вывод: «Ситуация с беженцами душераздирающая…»
Зима принесла русским новые испытания. «Беяз руслар» считали Стамбул перевалочным пунктом на пути в Европу, США или Латинскую Америку – но для дальнейшего путешествия требовалось получить визы. Те, кому повезло, уехали. Уже в Париже эмигранты выпустили сборник рассказов, где было опубликовано эссе «Русский в Константинополе». Его автор вспоминал, что зимой город ужасен. Отели, где ютились некоторые беженцы, кишели тараканами; в номерах царили холод и грязь. «Беяз руслар» старались покинуть берега Босфора, однако на дверях всех посольств висела надпись: «Русским виз не выдается».
Большинство «беяз руслар» влачило жалкое существование. По словам турецкого историка Зафера Топрака, «вместе с русскими беженцами распространялась бедность». Казаки, юнкера, солдаты и офицеры царской армии чистили канализацию, убирали мусор, проигрывали друг другу в карты мизерные хлебные пайки и снимали с дверей домов медные ручки, чтобы продать их и купить дешевое курево и водку. Во дворе русского посольства в Пере собирались престарелые фрейлины, обритые наголо из страха перед вшами. В ресторане «Rejans» бухгалтером работал
