что я сам укоротил себе жизнь, меж тем как мог бы продлить ее хотя бы на год, на полгода. Почему я не поделился тогда этими мыслями с господином Канно? Все остальное было пустой болтовней. Именно это мне следовало ему тогда сказать. Тогда, возможно, получился бы естественный переход к тем вопросам, которые мне хотелось задать ему.

Исполнение желаний иной раз приносит не удовлетворение, а разочарование. Но, может быть, я слишком требователен, слишком многого хочу? Возьмут в армию или не возьмут, я все равно буду сожалеть. Поэтому сейчас нужно выкинуть из головы все лишнее. Попробую еще раз спокойно и трезво обдумать, к чему я стремился и чего достиг. Прежде всего я первый раз действую свободно, по своей воле. А потом я рад, что ухожу, ничем не оскорбив Раку. Самое же главное — я выполняю требование тех двух женщин, которых встретил тогда на берегу моря. Мне не забыть их гнева и укоризны, и я надеюсь, что моя отправка на фронт и неизбежная смерть удовлетворят и этих женщин и тех, кого они представляют. Что ж, может быть, ради этого и стоит с радостью умереть! Но не буду ли я раскаиваться, что поторопился? Говоря честно, я не могу ответить на этот вопрос. Если мне скажут, что мой поступок — горячность, глупость и бессмыслица, я ничего возразить не смогу. Но я верю, что одно бесспорно хорошее дело будет сделано. Я условился с господином Канно, что перешлю ему дневник. Я думаю попросить его, чтобы в случае моей смерти на фронте он прочел его, а затем передал лично в руки отцу или братьям. Я не сомневаюсь, что господин Канно выполнит мою просьбу. Господин Канно придет к нам в дом, и отец, мать и братья примут его как гостя. Сейчас это просто немыслимо, но моя смерть, несомненно, сделает это возможным. Пусть это произойдет лишь один раз, лишь в тот день, пусть это будет единственный случай, но в бесплодную пустыню соперничества и вражды между нашими домами будет брошен первый цветок. Пусть я буду истекать кровью на пороге смерти, но, мне кажется, одна эта мысль доставит мне чистую радость, и я смогу спокойно закрыть глаза.

Глава вторая. День призыва

Сумиёси-мати, Фуна-мати, Микура-мати... Если пересчитать по пальцам старинные улицы городка Юки, их не наберется полтора десятка. Веер крыш, сходящихся к маленькому полуострову с развалинами замка там, где теперь разбит парк, жмется к самому подножию гор; лишь небольшая группа домов карабкается вверх между бамбуковыми рощами, плодовыми садами и огородами. За исключением жилого района позади парка, где попадаются дома европейского типа, и нового квартала, раскинувшегося на отвоеванной у моря прибрежной полосе, город в целом не так уж изменился с феодальных времен. Улицы, ведущие к устью реки, которая разрезает город на две части, сохранили свои старинные названия, они не претерпели ни малейших изменений. И если бы рыжебородые, голубоглазые купцы, которые в годы правления Франциско Отомо и распространения христианства частенько наведывались сюда, каким-то чудом вновь появились бы сейчас в Юки, они без особого труда отыскали бы квартал Тодзин-мати, их прежнее пристанище.

Уроженцам Юки, сделавшим блестящую карьеру, и в первую очередь Таруми и Рэйдзо Масуи, было дорого именно то, что их родной уголок и посейчас остался таким, каким запечатлелся у них в памяти, таким, как его изображали старинные гравюры и картины. Но если при местных жителях хвалили городок за то, что он сохранил свой старинный облик, что тут спокойно и тихо, что чистое небо над ним не затянуто копотью заводских труб, они воспринимали такую хвалу как оскорбление. Им хотелось, чтобы их небо стало таким же черным, как в угольных и металлургических районах на севере Кюсю, или же белым от цементной пыли, как в соседнем городке Хоя. Пусть их места и не богаты естественными ресурсами, но, уверяли они, если вложить деньги, то, несомненно, и здесь можно раз-, вернуть какое-нибудь дело. А не делается это лишь потому, что здешние уроженцы, проживающие в Токио и Осака, капиталисты и дельцы, пользующиеся огромной властью, любят свой родной край как своеобразную антикварную ценность — и только. Лишь по единственному этому вопросу и сходились во мнении яростно враждующие группировки городка, подобно тому как день и ночь имеют одинаковую продолжительность только в момент весеннего и осеннего равноденствия. Читатель, наверно, помнит, что произошло после того, как Рэйдзо Масуи пожертвовал городу библиотеку: местные заправилы горько сожалели об этом, потому что, заявляли они, на те же самые деньги можно было поставить у них вполне приличный завод.

Со времени войны с Китаем чрезвычайно возросло влияние семейства Ито, и вызвано это было тем, что их фирма не только широко развернула промышленную деятельность для нужд японской армии, но также построила для этих целей три новых завода в городе. Здание заводика металлических изделий, первоначально мало отличавшееся от обыкновенной кузницы, по-прежнему находилось на островке в устье реки. В то время труба заводика была точь-в-точь такая же, как у городской бани, находящейся поблизости. Но когда дела у господ Ито пошли в гору, труба, точно прибор, отмечающий этот рост, выросла в высоту и в окружности в несколько раз. Здание тоже перестроили и расширили. Завод стал производить артиллерийские снаряды, ручные гранаты, части самолетов. Сюда же перевели консервный завод, и число труб увеличилось:  вместо одной стало две, а затем и три. Они угрожающе торчали в ряд, и черный дым, который они дружно извергали в небеса, совсем изменил окружающий пейзаж. Старинный городок словно пробудился от векового сна. Сбывалась, пусть не полностью, заветная мечта горожан: Юки становился настоящим промышленным городом. Подобно тому как стройные башни готических соборов являлись для христиан символом устремлений к небесам, так и эти трубы были для местных жителей эмблемой процветания и прибылей. Представители лагеря, возглавляемого домом Канно, в общем придерживались такой же точки зрения, но тут вдруг в отличие от своих противников превратились в почитателей красот природы. Как сетовали они, что их островок, одинаково живописный и при луне и при солнечном свете, уже не радует взгляда любителей лодочных прогулок, что прелестный пейзаж вконец испорчен заводскими трубами! «Да и чудесная рыба, водившаяся среди водорослей, тоже перевелась»,— мрачно брюзжали они. Но в этом брюзжании сквозила недвусмысленная досада на то, что труба их собственного предприятия по производству искусственного льда и газа, работавшего в убыток, находится значительно дальше по направлению