В отличие от прочих компаньонов, Лас Каз на острове Святой Елены становится для Наполеона неким летописцем дней – минувших и настоящих; тех, что ему пришлось прожить рядом со своим Императором. И в этом – особое искусство секретаря Наполеона. Лас Каз, пожалуй, тот единственный, кто ненавязчиво, достойно и уважительно завязывал с Бонапартом беседы на те или иные темы. Внимательно слушает. Записывает. Аккуратно и корректно задаёт вопросы. Снова записывает. И снова слушает. Почти не дыша, чтобы, не дай Бог, не сбить Императора с мысли.

Таким образом, этот удивительный человек позволил Пленнику раз за разом раскрывать душу, что-то переосмысливать, подвергать события собственному анализу, отзываясь о них иногда с сожалением, иногда – с восхищением или душевным трепетом. Воспоминания помогали Наполеону выживать в одиночестве и сохранять чувство реальности. Это поддерживало его, не давая впадать в крайности. И наконец, рисуя картины минувшего, Наполеон продолжал оставаться Наполеоном.

Тем не менее по приказу британского военного губернатора острова генерала Хадсона Лоу граф Лас Каз и его сын Эммануил были высланы на материк. 30 декабря 1816 года сторожевой корабль «Грифон» вывез неугодных из бухты Джеймстауна в сторону мыса Доброй Надежды…

* * *

Теперь о самой Лоре. В шестнадцать лет её спешно выдали замуж за графа де Берни. Почему – спешно? Да потому, что на дворе стоял суровый 1793 год: в январе гильотинировали Людовика XVI, в октябре та же участь постигла Марию-Антуанетту. Что уж говорить о сотнях простых смертных – менее знатных и богатых? Этих казнили почти ежедневно и группами. «Чихали в мешок» с частотой боя курантов на парижской ратуше. У главного столичного палача Шарля-Анри Сансона начались приступы депрессии; для стекания потоков крови с платформы гильотины пришлось прорывать дополнительные канавы… Молох террора набирал обороты.

Такова оказалась цена Свободы, Равенства и Братства. Как говорится, разделяй – властвуй!

Габриэль де Берни для королевской крестницы оказался спасительным мостиком. Хотя это полностью не избавило от нависшей опасности: вскоре новобрачные были арестованы. Казалось, что гильотины уже не избежать. Однако казнь Неподкупного (Робеспьера) спасла им жизнь. После этого кое-кому удалось выйти по амнистии. В числе этих «кое-кого» оказалась и чета де Берни.

Ну а потом… Потом всё смешалось, на горизонте появился Баррас с его продажной Директорией. Консульство, империя Наполеона Бонапарта… На волне послереволюционной пены Габриэль де Берни быстро пошёл в гору. Сначала он был принят на службу в армейское ведомство продснабжения; в 1800 году возглавил отделение министерства внутренних дел. Через одиннадцать лет г-н де Берни был утверждён советником парижского суда. Должность не ахти какая, но хорошо оплачиваемая и предполагавшая определённое влияние в столичном обществе.

Тем не менее лишения предыдущих лет дали о себе знать: к своим пятидесяти годам глава семьи выглядел лет на двадцать старше, напоминая ворчливого старика. Это был больной и желчный человек, слывший ко всему прочему неуравновешенным ревнивцем, который при виде цветущей жены испытывал неприкрытое раздражение. Когда же взгляд ревнивца упирался в какого-нибудь молодого повесу, вертевшегося рядом с его ветреной женой, самообладание окончательно покидало старикана: он начинал кричать и ругаться, а ещё «молоть всякую чепуху» относительно супружеской верности.

Ветреной свою супругу прозвал сам Габриэль де Берни. И не без причины. Дело в том, что в годы бурной молодости, когда г-жа де Берни пребывала во всей своей женской красе, она, потеряв голову, дала себя увлечь некоему «свирепому корсиканцу». Всё закончилось грандиозным скандалом и последующим разводом. Лора ушла от мужа к любовнику, красавцу Андре Кампи, от которого вскоре родила дочь Жюли, чей смуглый цвет лица подтверждал отцовство уроженца Корсики. Однако крепкой новой семьи создать не удалось: корсиканец исчез с той же скоростью, с какой появился. Пришлось возвращаться к Габриэлю; правда, произошло это через пять лет. И, как судачили соседи, истинным украшением семьи на сей раз стал «цветок Бенгалии» – внебрачная дочь Жюли.

Впрочем, с годами страсти мужа и жены поугасли, а с ними – и ревность г-на де Берни. Супруги запросто общались с соседями, стараясь не выпячивать свою принадлежность к высшему обществу. В какое-то время с ними довольно тесно стали общаться и Бальзаки, и письма Оноре это полностью подтверждают.

Вот одно из них, написанное сестре в феврале 1822 года: «Хочу сообщить, что мадемуазель де Берни… упала и чуть было не переломала себе все ребра; что мадемуазель Элиза… вовсе не так глупа, как мы воображали, у нее большие способности к живописи, особенно ей удаются карикатуры, кроме того, она музицирует; что госпожа де Берни торгует овсом, отрубями, зерном и сеном для скота, ибо после сорокалетних размышлений она поняла, что деньги – это все. Господин де Берни видит в этом году не лучше, чем в прошлом, в доме у них теперь тише, ибо он отдал двоих сыновей в коллеж (говорят, все дело обстряпал господин Манюэль). Одному из них выхлопотали стипендию… А вообще-то дети госпожи де Берни одни только и умеют смеяться, танцевать, есть, спать и разговаривать как должно; да и сама она женщина все еще очень любезная и любвеобильная»{72}.

Во всём этом имелся один нюанс: приличное образование Оноре позволяло ему давать уроки младшим детям де Берни. В результате частого общения 22-летнего молодого человека с матушкой своих учеников – 45-летней Лорой де Берни – произошло то, что и должно было произойти, когда имеешь дело с юностью: Оноре влюбился.

Правда, случилось это не сразу. Поначалу г-жа де Берни всего лишь посмеивалась над честолюбивым и хвастливым увальнем, который хотел казаться не таким, каким он был на самом деле. Но Лора всё видела и понимала. Язвительные колкости бывшей придворной дамы приводили молодого человека в замешательство, однако он ничуть не обижался, скорее – наоборот: чем больше эта опытная женщина измывалась над ним, тем сильнее заинтересовывала. Выходило так, что ненавязчивые колкости мадам де Берни как раз и привлекали неопытного юношу. Ну а её смех… О, этот достающий до самого сердца смех! Казалось, он мог свести с ума даже бесчувственный пограничный столб на окраине Вильпаризи. Безжалостный смех г-жи де Берни Оноре убивал наповал. Слыша его, он приходил в какое-то необъяснимое состояние – то ли восторга, то ли безумия. Одно точно: после этого смеха у него вдруг появлялось непреодолимое желание подойти к его виновнице и… и… и впиться своими губами в Её губы! Страстно