class="p1">Волнистый вполне мог расценить это так, что я чем-то занят — и поэтому не приду, но он все понял правильно.

— Понимаю, — всхлипнул он. — Я тоже. Тоже не могу. И я бы не пошел. Но… не могу. Не могу не пойти.

Честное слово, если бы он сказал: «А вот возьму и тоже никуда не пойду», я бы полюбил его как брата. Но куда уж ему… Не дождаться ему моей любви, а также симпатии, приязни и даже лояльности.

Я опять положил трубку без всяких предупреждений.

Я действительно никогда не хожу на похороны — ни на какие. Не вижу в этом смысла. Мертвому все равно, увидишь ли ты его бездыханное тело или нет. Получается, на похороны ходят для других, для живых. Чтобы просто показаться, отметиться. Есть в этом какая-то отвратительная фальшь.

Поэтому я куда охотнее отправился бы на похороны совершенно незнакомого мне человека. Чем же ближе мне человек, тем менее вероятен шанс, что я приду любоваться его трупом.

И уж Варя… Варя, которая мне так дорога… Нет, я хочу сохранить ее в памяти живой. Я неспособен представить себе это самое живое существо во Вселенной неживым. А если я сейчас приду к ее тлеющему телу, то буду способен. И мне это не нужно. Равно как и ей. Мы с ней не говорили о таких вещах, но уверен: она бы все поняла.

— Варя, — пробормотал я в каком-то оцепенении. Затем еще раз сказал: — Варя. — И добавил: — Я тебя люблю.

И самое главное — я хочу продолжать ее любить. А раз хочу, значит, должен сохранить ее в своем сердце такой и только такой, какой она была в действительности.

В действительности — а не в гробу.

52

Я продолжил пить — и вновь потерял счет времени. Да ведь и не находил его с тех пор, как…

Туман. Туман. Туман. Туман и дурман.

А потом…

Потом я услышал мерный цокот каблуков, медленно приближающийся ко мне, и с невероятным усилием воли приподнял веки. Ей-богу, мне это стоило почти стольких же усилий, сколько Вию в недавнем страшенном птушковском фильме…

Когда глаза мои открылись, цокот уже прекратился. Перед самым своим лицом я увидел стройную ножку в чулке и в туфле на остром каблуке.

Носок этой туфли ткнулся мне в бок. Я застонал.

— Ну слава богу, — услышал я чей-то голос. — Живой, курилка!

Я прошевелил губами два слога, но не услышал, что произнес их. Я понял, что у меня не получилось.

Туфля в нетерпеливом раздумье застучала носком об пол. Затем куда-то удалилась со своей левой — или правой — товаркой, а я вновь бессильно зажмурился.

Но через мгновение уже широко распахнул глаза, полувскочил и крикнул:

— Ай! Это что?

— Это я, — услышал я насмешливо-пренебрежительно-ласковый голос. — Вера.

Я запрокинул голову и ударился затылком о холодильник. От этого удара голова опять безвольно свесилась вниз. Вышло так, что я кивнул.

— Мне повторить? — насмешливо спросила Вера — и, не дожидаясь ответа, вновь удалилась. Я понял, что не вынесу второго ушата холодной воды, и резво вскочил на ноги.

Я с радостью отдался (допустимо ли здесь это словцо?) в заботливые Верины руки, хотя и делал вид, что мне в тягость ее слушаться. На самом деле мне именно это сейчас и надо было. Забыться, отключить сознание, память, чувства, полностью подчиниться чужой воле.

Через полчаса я вышел из ванной — чистый, побрившийся, обернувшийся махровым полотенцем. Вера немедленно кинула мне комплект чистой одежды, извлеченной из шкафа.

Я стыдливо удалился обратно в ванную — и только когда вышел вторично, обнаружил, что квартира сияет такой чистотой, какой не сияла еще, кажется, никогда. Ну да, Вера же впервые у меня дома, а без нее такое чудо было бы невозможно.

Лишь шеренга бутылок под кухонным столом напоминала о том, что здесь вообще-то живет натуральный забулдыга. В остальном все вокруг идеально. Нельзя было даже догадаться, что тут обитает заядлый курильщик.

Я выдвинул ящик стола. Прекрасно, пачка еще есть. Дрожащей рукой я схватил ее, еще раз огляделся по сторонам — и наконец нашел, чем возмутиться:

— А где пепельница?

— На балконе, — ответила Вера. — Хватит уже коптить квартиру.

— Мне теперь все равно, — с усилием заворочал я языком. — Копти не копти…

— Нет, тебе не должно быть все равно! — резко оборвала меня Вера. — Ты еще не закончил фильм. И люди тебя ждут.

— Я про сигареты, — пояснил я. — И про квартиру.

— Ну я вижу, ты успокоился, — оценивающе посмотрела на меня Вера.

— Успокоился на предмет чего? — напряженно спросил я.

— Сам знаешь, — отвечала Вера. И поспешно добавила: — Значит, сейчас же едем на «Мосфильм»!

— Нет, — помотал я головой. — Я еще должен… — Тут я замолк. А что я действительно должен? И даже не то что должен — а что я еще могу?..

— Знаю, знаю, — перебила Вера. — Принять ванну, выпить чашку кофе. Это ты хотел сказать?

— Ванну я уже принял, — пожал я плечами. — А кофе…

— Да это же из комедии Гайдая! — закатила глаза Вера. — Мы с тобой вместе смотрели, помнишь?

— Не помню, — снова покачал я головой.

— На студии, на худсовете…

— Так когда это было? — протянул я.

— Недавно. В этом году, — напомнила Вера.

— В этом году, — тупо повторил я. — Да-да, — добавил я после паузы. — В этом году. И в прошлой жизни.

53

В этот же день я уже находился в своем кабинете на «Мосфильме». Непонятно только, зачем надо было сюда ехать, если я все равно допоздна просидел на месте и проговорил с Верой. Это можно было сделать и дома.

Да нет, конечно, правильно, что я здесь. Дома все напоминало о ней…

А тут? Будто тут что-то о ней не напоминает…

О ней напоминает все. О ней напоминаю я сам. Сам себе. И от этого никуда не спрятаться. Разве что покончить с собой… А может, и Варя — и она тоже…

Я регулярно проваливался в эти размышления, но Вера с завидной настойчивостью извлекала меня обратно — в свой мир якобы живых. А о каких живых может идти речь, если самое живое на свете существо… больше неживое?

— Ты меня слышишь? — вновь щелкала у меня перед лицом пальцами Вера. Меня это неимоверно раздражало, но не хватало ни сил, ни воли попросить ее так не делать.

— Слышу, — покорно, гулко, словно заученно, тянул я.

А Вера по десять раз повторяла одно и то же:

— Пока люди не разбежались, нам надо закончить фильм.

— Куда разбежались? — спрашивал