Шрифт:
Закладка:
Я целовал ее плечи, локти, кисти. Грудь, подмышки, живот. Бедра, ягодицы, лобок. И все, что ниже лобка.
Она очень возбуждалась от оральных ласк — и нисколько их не стеснялась. Редкость для советской девушки. Даже для актрисы.
Сам я возбуждался от одного простого взгляда на нее. Неважно, на обнаженную Одиллию — или на одетую Одетту.
Любая часть — и даже частица — ее тела заставляла меня содрогаться от страсти.
И когда я заглядывал в водоворот и омут ее несказанных глаз, я сознавал, что согласен падать в них бесконечно. И бесконечно же изнемогать в этом падении от желания, любви и обожания.
50
— Алло. — Наощупь схватил я трубку на следующее утро. Не хотелось даже глаза открывать, не то что разговаривать. Я бы и вовсе не ответил, если бы каждую секунду не был готов к одному определенному звонку, вернее — к звонку от одной определенной…
— Несчастье, — услышал я хриплый голос Волнистого. Сон молниеносно слетел с меня.
— Что? Что такое?! — заорал я не своим голосом.
— Моя жена… Варя… — произносил Волнистый, перемежая свои слова каким-то неясным бульканьем, словно барахтался в полной ванне и звонил мне оттуда. Может, так оно и было.
— Что с Варей, что?! — продолжал я кричать. Но даже в такой ситуации я не мог спросить его «Что с твоей женой?». Она его жена лишь по недоразумению, и я не намерен…
— Ее больше нет, — выдавил Волнистый после нескольких секунд молчания, показавшихся мне вечностью.
— Как?.. — Это я уже не проорал, а прошептал. Таким же хриплым голосом, который сейчас был у Волнистого. Я медленно опустился на пол. Я не понимал. Я не верил. Я ждал, что сейчас все прояснится.
И все прояснилось.
— Она выпала из окна, — сдавленно произнес Волнистый.
— Выпала, — тупо повторил я. — Выпала — или…
— Или выпрыгнула? — опередил меня Волнистый. — Не думаю… Не знаю…
«А что ты вообще знаешь?» — хотелось рявкнуть мне ему. И вообще оскорбить самыми последними словами.
Но я держался. Пока я все не выясню, я буду держаться. Я должен держаться. Выдержать и продержаться. Это испытание. И я не сломаюсь, пока не… Пока сам не захочу. А захочу, только когда у меня не останется вопросов.
Я взял себя в руки и внятно, может, немного угрожающе, стал спрашивать:
— Ты это видел? И ты не понял, что случилось?
— Я это не видел. И я не понял, что случилось, — механическим голосом ответил Волнистый. Если бы в этом голосе не сквозили такие ужас, отчаяние, страх и беспомощность, я бы решил, что он издевается.
— Это было не при тебе? — продолжал я, чувствуя, что и сам разговариваю как-то автоматически. Но не срываться же в эмоции. Это преждевременно. Усилием воли надо заставить себя быть сдержанным. И не делать поспешных выводов. Может, все еще образуется, обойдется…
Меня даже не нервировала обнаружившаяся у Волнистого манера отвечать после долгой паузы. Напротив, если бы он отвечал сразу, я бы еще больше его возненавидел.
— Не при мне, — пробормотал он, отмерив еще один отрезок звенящей тишины.
— Где же ты был? — со злостью прошипел ему я.
— Вышел… Не было меня… Откуда же я знал?.. — Волнистый оправдывался передо мной и, по-видимому, не считал это сейчас противоестественным.
— То есть ты вернулся домой — и… — Я представил себе эту картину, и мне сделалось дурно. Я зажмурил глаза и прикрыл их ладонью.
— Да, — сказал Волнистый, выдержав паузу. — Я подбежал к ней… Она уже… Потом подъехала «Скорая» — и они мне сразу… Махнули рукой… Врач махнул, представляешь?.. Это не фигура речи — действительно махнул…
— Представляю, представляю, дальше что? — торопил я.
— Дальше ничего, — простонал Волнистый после еще одной, самой долгой паузы.
— Дальше ничего, — повторил я уже без всякой злости. Повторил, соглашаясь.
Я бы мог ему что-то сказать. Что-то жестокое, несправедливое, абсурдное. Что-то вроде: «И какого хрена, болван, ты забрался так высоко? С тебя довольно было бы квартиры и на первом этаже!..»
Но Волнистый был мне уже безразличен. Его функция исчерпана. Я никогда уже не заинтересуюсь ни им, ни какими угодно его словами. Плевать мне на его свидетельства, воспоминания… Плевать мне теперь на все. На всех. На него в первую очередь.
Я повесил трубку.
51
Я не придумал ничего лучше, чем напиться. В этот же вечер я пошел в ресторан Дома кино и наклюкался там с полузнакомыми и вовсе незнакомыми актеришками и неактеришками.
Очнулся я вновь у себя дома, не помня почти ничего, особенно того, с чьей помощью сюда добрался.
Сполз с кровати и — такой, как был: опухший, помятый, едва ли не оборванный — отправился на улицу. Взял только бумажник (к моему удивлению, в нем было аж тридцать рублей) и сигареты, но не взял ключей, не переобулся, не переоделся. Дверь даже не стал прикрывать — мне как будто хотелось, чтобы у меня вытащили все имущество. Тем более что какое там, к черту, у меня имущество…
В ближайшем винно-водочном меня не узнали — приняли за типичного ханурика. А ведь я у них бываю — не то чтобы часто, но бываю. Но никогда не был в таком виде и с такого бодуна.
Домой я пришел с полной авоськой водки и стал жадно лакать ее: на пустой желудок, без закуски, без чего бы то ни было. Лишь пил и курил.
Никто не звонил. Никто не заходил. Никто меня как будто не хватился. Или я просто не слышал звонков — телефонных, дверных… А я вообще запер дверь? Ничего не соображу.
Но, как назло, я услышал звонок от того, кого не хотел больше видеть и слышать никогда.
— Алло, — прохрипел я в трубку — и сам испугался своего голоса. Сколько уже часов (дней?) я не произносил никаких слов и никого не видел? Куда все подевались? Возможно, я оглох от пьянства и шока, но сейчас я ведь ясно слышу и узнаю голос Волнистого…
— Ты… — кое-как цедил слова Волнистый, — придешь… на… на… похороны?
Я мигом протрезвел и даже вскочил на ноги. Этот вполне ожидаемый вопрос шокировал меня едва ли не больше, чем известие о ее… Так сколько уже прошло дней?..
— Когда? — спросил я уже своим обычным голосом.
— Сегодня, — сказал Волнистый и сдавленно зарыдал. Видимо, изо всей силы зажимает сейчас себе рот рукой. Я поморщился.
— Нет, я не приду, — спокойно ответил я, — я… не могу.
