Чтобы заявить о себе, мы с Дэном решили одеться в костюмы с галстуками. Когда мы уже выходили из дома, меня остановил папа.

– Ты никуда не пойдешь.

– Почему?

– Вчера вечером тебя не было дома.

– Какое это имеет отношение к сегодняшнему вечеру?

– Я сотню раз говорил о том, что тебе запрещено покидать дом, пока твоя комната находится в таком состоянии.

– Я же сказал, что все уберу позже.

Он сказал, что ему все равно. Я был наказан.

– Не сегодня, – сказал я. – Бадди Рич играет. Ты же знаешь, что он великолепен.

Папа знал, но в этот момент ему было все равно. Он был непреклонен. Мне нельзя было выходить из дома.

– Но у нас билеты.

– Отпусти Дэна, и пускай он отдаст кому-нибудь второй билет.

– Это мой билет. И я пойду на концерт.

– Никуда ты, черт возьми, не пойдешь.

– Еще как, черт возьми, пойду.

С этого момента ситуация начала обостряться. Папа посмотрел мне в глаза, но по какой-то причине меня это не испугало. Я не сдвинулся с места. И он тоже. И тут что-то щелкнуло. Я сжал кулаки. Я сказал, что устал от его дерьма и что я надеру ему задницу. Правда в том, что он мог уничтожить меня в одно мгновение. Я не мог тягаться с этим человеком. Но моя поза его шокировала. Оглядываясь назад, я понимаю, что отец меня не боялся. Он, наверное, больше боялся того, как уничтожит меня. Так что, вместо того чтобы перейти к действиям, он продолжал говорить. Отец сказал, что если я сейчас уйду, то могу не возвращаться.

Хорошо. Я был готов уйти навсегда.

Я набросал кучу вещей в спортивную сумку и вышел из дома. И на этом все. Я больше не буду жить дома у Сая Кравица.

В то время у меня не было плана «Б». У меня не было никакого плана. Я не знал, где и как буду жить. Но это не имело значения. Несмотря на ту боль, которую предстояло испытать маме, я был уверен, что я просто обязан выбраться. Мне не было страшно. Я был полон решимости.

Но сначала о главном. Давайте же отправимся в Диснейленд на выступление Бадди!

В ту ночь барабанщик был в ударе. Его группа буквально горела. Музыка звучала настолько живо, что я забыл обо всех своих проблемах. Но как только представление закончилось, мои мысли вернулись к тому, что произошло вечером.

Стычка с папой встряхнула меня, но не сломила. Я знал, что смогу выжить. Друзья пускали меня переночевать у них дома. Я мог кочевать с одного дивана на другой. А пока у меня в планах было заняться музыкой. GQ, наш дископроект для вечеринок, продолжал расти.

Я волновался только о маме. Она всегда старалась наладить отношения между мной и папой. Мое отсутствие разобьет ей сердце. В то же время я не мог оставаться ради нее. Я должен был взять жизнь в собственные руки.

В ту первую ночь я завалился к Дэну. На следующее утро я переехал к Трейси Оберстоуну. Первым делом я позвонил маме. Естественно, отец рассказал ей об этой стычке. Я сказал, что у меня все хорошо и я пока поживу у Трейси. Мама настояла на том, чтобы поговорить с матерью Трейси, которая заверила ее, что мне рады в их доме. Потом мама попросила снова передать мне трубку.

Она сказала, что мне нужно остыть. Я согласился. Она думала, что мой переезд был чем-то временным. Я же знал, что это навсегда, но понимал, что сейчас не стоит ей об этом говорить. Легче бы маме от этого не стало. Она взяла с меня обещание, что я не брошу школу, и я его сдержал. Она очень надеялась, что я поступлю в колледж. Но я знал, что будет большим везением, если я закончу хотя бы школу.

Мне нравилось жить у Трейси. Он стал мне как брат. У нас было одинаковое чувство юмора, и мы могли заканчивать предложения друг за другом. У него была классная мама, которую звали Дорсе Дюжон, и забавный брат по имени Марк. По сравнению с отцовским тренировочным лагерем дом Оберстоунов был настоящим раем. Дорсе весь день не было дома, так что мы могли делать все, что хотели: слушать и сочинять музыку, прогуливать школу. У Марка была лучшая травка, лучший бонг и серьезная стереосистема. Мини-холодильник в спальне Трейси был забит пивом. Мы засиживались допоздна, сколько хотели.

Но не обошлось и без минусов. Вскоре до меня дошло, что для черных людей жизнь в Беверли-Хиллз, одном из самых богатых анклавов Америки, может быть опасной. Я понял это, когда мы с Трейси и Марком подъехали к заправочной станции. Откуда ни возьмись появились три патрульные машины и с ревом окружили нас. Направив на нас оружие, они приказали выйти из машины и лечь на землю лицом вниз.

Когда они уже были готовы применить грубую силу, появилась миссис Фримен, моя учительница истории – добрая женщина, которая всегда отпускала меня пораньше, чтобы я мог позаниматься музыкой. Она встала перед полицейскими, требуя объяснить, что происходит. Они сказали, что машина, похожая на нашу, участвовала в ограблении, а когда миссис Фримен настояла, чтобы они перепроверили информацию, полицейские поняли, что совершили ошибку. Если бы миссис Фримен не вмешалась в ту ночь, мы могли бы оказаться в тюрьме – или еще где похуже.

Вместо этого мы вернулись в дуплекс и решили угоститься роскошным домашним ужином. Мы жарили стейки с картофельными шариками. Я приготовил свое фирменное блюдо – креветки в чесночном соусе. Чтобы сделать вечер еще утонченнее, мы скинулись и купили несколько бутылок Royal – импортного голландского напитка, который продавался в непрозрачных дизайнерских бутылках. Накачавшись пивом, мы позабыли о драме с полицейскими.

Пока я жил у Трейси, у него было прослушивание в мюзикле «Меня никто не знает». Режиссером был Джордж Вулф, который позже прославился благодаря пьесам Jelly’s Last Jam и Angels in America.

Мы с Трейси вместе ходили в театр. Я ждал снаружи, пока он уходил зачитывать свои реплики. Женщина с блокнотом в руках спросила, пойду ли я на прослушивание. Я ответил «нет». Она сказала, что работает на агента по кастингу и хочет знать, умею ли я играть и петь.

Ну, да.

Ей понравился мой внешний вид, и она уговорила меня попробовать.

Я решил, что мне нечего терять. И это было правильное решение. Я получил роль, а Трейси – нет. Я боялся, что он расстроится, но, будучи профессионалом, он сохранил спокойствие.

Мюзикл «Меня никто не знает» первоначально был запущен в 1970 году в Нью-Йорке. В нем принимали участие двенадцать местных детей (восемь черных и четверо белых), каждый из которых пел свою песню. Каждая мелодия определяла его характер. Это было интересное драматическое произведение, которое заслуживало премию Obie. В актерском составе нашей версии постановки была Тиша Кэмпбелл. У нее были потрясающие карие глаза, и я не мог оторвать от них взгляда. Еще у нее был самый красивый певческий голос, и в целом она была очень милой. Работая на профессиональном уровне с самого детства, Тиша была одной из звезд оригинальной бродвейской постановки этой самой пьесы. Она была из Ист-Оранджа, типичная девушка из Джерси, а ее уличная смекалка и манеры придавали ей сексуальный, по моему мнению, вид. Мы вроде как встретились взглядами и начали флиртовать. Следующее, что я помню, – как мы целовались на полу во время вечеринки у одного нашего партнера по выступлениям в Голливуде.