Шрифт:
Закладка:
Пантушка злился на Яшку, подозревая, что тот что-нибудь напутал или просто поленился сходить в волость. «Может быть, Стародубцева в волости нет, он ведь все время по селам мечется».
Пантушка снова спрятался в густых зарослях напротив каменной плиты и стал наблюдать за входом в штольню.
Время от времени он глотал воду, поглядывал на бутылку и жалел, что посудина маловата. Выходить из засады за водой было опасно.
Рассчитав, должно быть, уже в десятый раз, сколько времени потребовалось Яшке на то, чтобы дойти до Успенского, побыть дома, сбегать в волость и найти Стародубцева, Пантушка приходил к одному и тому же выводу: милиционер обязательно появится, если уж не в полдень, то к вечеру.
Наконец наступил вечер.
И вот послышался шум раздвигаемых кустов. Пантушка приготовился выскочить навстречу долгожданному Стародубцеву, но успел лишь приподняться и... вдруг застыл, пораженный.
В нескольких шагах от него стояла Авдотья. Оглянувшись по сторонам, она быстро прошмыгнула за каменную плиту.
Едва удержав крик, готовый вырваться из груди, Пантушка сел и растерянно смотрел на камень, за которым скрывался вход в штольню. Злоба на Яшку душила его, сердце колотилось так сильно, что он слышал его глухие стуки, на висках взбухли жилы, все тело сразу покрылось липким потом. Авдотья не арестована. А это значит, что Яшка ничего не сообщил Стародубцеву, что он проболтался, наверное, Авдотье, одним словом, вел себя подло. Пантушка твердо решил расправиться с Яшкой при первой же встрече.
Вскоре Авдотья вышла из штольни, за ней бородатый. Они тихо разговаривали и торопились расстаться.
Как ни напрягал Пантушка слух, он ничего не мог разобрать. Лишь два слова расслышал: «Малиновая поляна». Что это могло означать — понять было трудно.
Авдотья ушла, а мужчина скрылся в каменоломне.
Опять Пантушка остался один. И решил, что Стародубцев, видимо, придет поздно вечером, чтобы никто его не заметил.
Но милиционер не приходил.
А двое мужчин — Авдотьин знакомый и тот, которого так искал Стародубцев, — вышли из каменоломни и скрылись в лесу.
Весь вечер ждал их возвращения Пантушка, но они не вернулись. Тогда он забрался в одну из штолен, переночевал там, а с утра снова занял свой наблюдательный пункт.
В штольне
День был теплый, по-весеннему прозрачный, Хорошо в такой день работать в поле, вдыхая запах свежевспаханной земли, отдыхать под березой, качающей гибкие зеленые ветви, или сидеть над прудом у мельницы, выуживая красноперых с темными полосами окуней, а еще лучше идти по родной земле навстречу делу, которое зовет тебя.
В прекрасном настроении подходил Стародубцев к Кривому озеру. В молодом теле играла непочатая сила, в душе пела радость.
Навстречу ему выскочил из кустов Пантушка. С расчесанными волдырями на лице и руках, с ввалившимися глазами, он производил впечатление тяжелобольного.
— Ты здоров ли, Пантелей? — забеспокоился Стародубцев.
— Здоров, дядя Игнаша! — бойко ответил мальчик.
— Вид у тебя неважный.
— Спать хочется. А потом с харчами плохо... Со вчерашнего дня не емши.
— На-ка, — Стародубцев вытащил из сумки хлеб.
Пантушка ел и рассказывал. Рассказывал со всевозможными подробностями, не имевшими отношения к делу. Ему казалось, что важна каждая мелочь, что ничего нельзя упускать — все может пригодиться.
— Ясно! — произнес Стародубцев, выслушав сообщение. — Спугнули.
— Я? — с волнением спросил Пантушка.
— Нет, не ты. Авдотья предупредила. Я допросил ее вчера утром и сразу же пошел сюда. Но случилось неладное. Сбился с дороги. Я ведь тут давно не бывал. Проплутал весь день и заночевал в лесу. Сегодня чуть свет начал распутываться в дорожках и тропинках. Авдотья-то меня опередила, успела предупредить мужа.
Подумав немного, Стародубцев спросил:
— Ты хорошо видел обоих?
— Ну, как на ладони. Я же говорю, один этот самый... на паперти был в тот вечер.
— Ну, а другой — Гаврила?
— Какой Гаврила?
— Муж Авдотьи...
Стародубцев ласково потрепал Пантушку по шее.
— Молодец ты! Навел на след. Человек этот причастен к убийству комсомольца.
Глаза у Пантушки округлились.
— Ну! — удивился он.
— Да. Если и не он убил, то все равно подозрителен. Откуда-то появился, никто не знает.
— Авдотью арестовать, она бы все рассказала.
Стародубцев рассмеялся, запустил пальцы в лохматые волосы паренька.
— Нельзя ее арестовывать.
— Почему?
— Как только мы ее арестуем, так из ее семьи кто-нибудь даст знать Гавриле, и они опять скроются. Значит, они про Малиновую поляну говорили?
— Два раза Гаврила сказал: «Малиновая поляна».
— Там у Гаврилы, наверное, запасное место есть, вот они там и скрываются. Гавриле невыгодно далеко от дома уходить. А тому, дружку его, нельзя никуда, кроме леса, податься — опасно, изловить могут. Гаврила его и подкармливает. Нет, не должны они далеко уйти.
— Вот и хорошо захватить.
— Ты горяч больно, как молодой кутенок. В нашем деле терпение важнее всего. Пускай обживутся день-другой, успокоются, что их никто не преследует. Пускай Авдотья харчи им таскает. Понял?
Пантушка не мог понять, как можно медлить с поимкой преступников. Медлительность Стародубцева казалась ему чуть ли не трусостью.
— Мы с тобой вот как сделаем, — продолжал Стародубцев, укладываясь на траве поудобнее.
Слова «мы с тобой» проникли в самое сердце Пантушки, подняли его куда-то высоко-высоко. Никто еще не говорил с ним так о важном деле. В ушах у него так и звучало: «Мы с тобой»... «я и ты»... «ты и я»... В эти минуты он готов был отдать жизнь за Стародубцева.
— Мы с тобой сделаем так, — продолжал Стародубцев. — Только мне надо знать, можно ли тебе доверять?
— Мне? — Пантушка задыхался от нахлынувшего на него чувства. — Мне?..
— Умеешь ли ты держать язык за зубами?
— «Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами». В букваре написано.
— Вот это самое. Значит, надеяться на тебя можно?
— Спрашиваешь! — голос у Пантушки сорвался. — Да я...
— Ладно! Все, что ты видел, как бы забудь. Помни про себя. Ни отцу с матерью, ни товарищам — никому не говори. Был на рыбалке, больше ничего не знаешь.
— А Яшка?
— И Яшке скажи, чтобы не болтал. Лучше даже скажи Яшке, что не видал меня.
— Яшка-то говорит, Авдотья на свиданку к этому приходила.
— Пусть так и думает.
Жадно, полураскрыв рот и вытянув худенькую шею, слушал Пантушка
