Шрифт:
Закладка:
— Иди, жалуйся, — без всякого гнева сказал Пантушка. — Иди!..
Яшка всхлипывал и не думал уходить.
Пантушка смотрел на высокую березу, где с криком устраивались на ночлег грачи. По дороге брела корова, бережно неся полное вымя, бежала худая собака, пугливо озираясь.
Пантушка молчал. Яшка всхлипывал все реже. Потом спросил:
— За что ты?
— За измену. Изменников судят. Сказано тебе было в волость сходить?
— Мамка не пустила.
— Мало ли что!
— А Стародубцев сам приехал, Авдотью в сельсовет таскали.
— А зачем разболтал все?
— Твоего отца испугался. «Зачем, — говорит, — Пантушку в беде бросил?» А тетка Фекла как заорет: «Убили его, утонул он!» Тут не знай чего расскажешь.
— Зря я с тобой связался. — Пантушка сплюнул. — Не умеешь ты язык за зубами держать.
Наконец Яшка перестал всхлипывать, утер глаза и спросил:
— Видел ейного кавалера?
— Не скажу. Военная тайна.
Пантушка остался очень доволен, что к месту ввернул слова «военная тайна», и сразу подобрел.
— Сердишься?
Яшка не ответил.
— Брось сердиться. Давай помиримся.
— Стрельнуть дашь из пистолета?
— Дам.
Руки мальчиков сцепились, и Яшка клятвенным тоном произнес три раза:
— Мирись, мирись, больше не дерись.
Запустив руку в глубокий карман своих драных штанов, Пантушка вдруг с недоумением посмотрел на Яшку и стал выгружать из кармана драгоценности: сломанный ключ, гайку, клубок суровых ниток, ручку от серпа, гвоздь с расплющенным концом. Пистолета не было.
— По-те-рял, — проговорил Пантушка по слогам.
Страшно было ему поверить, что пистолет, из которого он еще так недавно стрелял, потерян. Первые минуты Пантушка был так расстроен, что сидел на месте и хлопал ладонями по коленям, повторяя растерянно:
— Потерял... потерял... потерял...
Он попробовал утешить себя тем, что пистолет лежит где-нибудь дома. Вместе с Яшкой обшарил скамейки, пол под столом, сени, амбар — все места, куда сегодня он ненадолго заглядывал. Пистолета нигде не было.
— Наверно, в телеге.
Но и в телеге пистолета не оказалось.
— Выронил из кармана, когда ехал с поля.
Недолго думая, ребята пошли в поле, разглядывая дорогу.
А на дворе у Бабиных слышался голос Феклы:
— Пантелей! Пан-те-лей! Иди выпей парного молока... Да где ты, Пантелей?..
* * *
Утром Пантушка еле поднял голову: страшно хотелось спать, тело ломило, точно после побоев. Обычно его будила мать, а сегодня над ним склонился отец. Умывшийся, с влажными усами и приглаженными волосами, он улыбался сыну и с особенным оттенком участия говорил:
— Наломался вчера, устал? Ну, ничего, начнешь работать и разломаешься, боль-то пройдет. Ну, вставай!
Вспомнив вчерашнюю бороньбу поля и предстоящую сегодня обработку огорода, Пантушка пересилил усталость, встал, свернул набитый соломой тюфяк, вынес в сени, потом долго лил из рукомойника холодную воду на лицо и шею.
После умывания сон прошел, веки не слипались, и Пантушке стало весело от того, что он будет работать, как большой, наравне с отцом и матерью. За завтраком он не вертелся, как обычно, а сидел степенно, ел неторопливо, аккуратно подбирая хлебные крошки.
Когда он вместе с отцом вышел на огород, то увидел, что участок лоснится жирным блестящим черноземом.
— Тятянька, ты уже вспахал? Когда?
— До солнышка. Как видно землю стало, так и начал пахать. Крестьянину спать некогда.
Досада на самого себя взяла Пантушку. Он-то думал, что будет работать наравне с отцом, а вышло совсем не так. Вчера Пантушка почувствовал себя большим, почти взрослым, а сегодня оказалось, что его считают еще маленьким и не разбудили вместе с отцом.
— Ты чего стоишь? — спросил отец, возившийся у бороны с лошадью. — Давай боронить.
Пантушка взялся за вожжи.
— Борони хорошенько. Чтобы земля стала как пух, чтоб ни комочка.
— Ладно.
Интересно было замечать, как с каждой минутой изменялась земля. Там, где прошла лошадь с бороной, оставалась раздробленная в мелкие кусочки мягкая почва, а на остальном участке лежали вывернутые пласты.
Постепенно, шаг за шагом, втягивался Пантушка в работу, ломота в теле чувствовалась все слабее. Отец и мать готовили к посадке овощные семена и рассаду, временами посматривали в сторону сына и о чем-то говорили. Пантушка думал, что родители говорят о нем. Это подбадривало его, и он веселее покрикивал на лошадь, подражая отцу:
— Н-но-о, родимая...
После бороньбы Пантушка помогал родителям делать грядки и сажать овощи. Он копал лунки, поливал их водой, клал семечки и засыпал пухлой землей. Даже Марька и та работала на огороде.
К вечеру огород был засажен.
Все было хорошо. Только не мог Пантушка забыть о потерянном пистолете. Чуть не до полуночи проискали они с Яшкой пистолет. «Наверно, обронил на пашне и заборонил», — высказал предположение Яшка, и Пантушка согласился с ним. Очень жаль пистолета, да поделать ничего нельзя: потерю не вернешь.
Едва наступили сумерки, Пантушка лег спать.
— Ты что это, Пантелей, ложишься вместе с курами? — спросила мать. — Уж не заболел ли?
— Хочу выспаться, отдохнуть, — ответил он и чуть не добавил, что так поступить советовал ему Стародубцев. Но вовремя остановился.
«Военная тайна. Ни отцу, ни матери не говори», — вспомнились наставления милиционера.
— Так я, мам, схожу завтра за грибами.
— Сходи, сходи.
— Может, с ночевой?
— Лучше пораньше выйди да пораньше вернись.
— Там видно будет, — важно ответил Пантушка.
* * *
В Знаменском монастыре случилось происшествие.
Рано утром послушник игумена не нашел старца в своей келье и на рысях обежал все монастырские закоулки.
«Неужели он там остался?» — подумал послушник и пустился в лес, на речку.
С весны по приказанию игумена монахи вырыли вблизи речки землянку, обделали ее срубом, сложили печурку, настелили нары. В землянке хотел поселиться отшельником отец Илиодор и тем создать себе славу святого, а монастырю увеличить оскудевшие доходы.
За устройством землянки игумен наблюдал сам и хотел переселиться в нее в ближайшее время, как только исполнится ему семьдесят лет. В последнее время отец Илиодор часто прогуливался по вечерам на речку и подолгу сидел там на поваленном стволе сосны. В монастыре говорили, что игумен молится в уединении, на самом же деле он сидел, дремал и вспоминал свою жизнь.
На этот раз, как всегда, Илиодор отправился к своему будущему жилищу один. Послушник прибрал игуменскую келью, выпил стакан настойки
