– Почти пришли, – обрадовал Якова его проводник, и тут же как из-под земли вырос перед ними высоченный детина.

– Это я, – не смущаясь, приветствовал детину Трисмегист. – И с добычей. Пропусти нас, друг мой.

Страж отступил чуть в сторону, Ивашка вошел, наклонив голову, в низкий дверной проем и Якова за руку втащил за собой.

В этой комнате упоительно пахло – словно в райском саду. Запах апельсинов, мандаринов, персиков и садовой клубники заглушил аромат нечистот, который источал отныне доктор Ван Геделе. Фрукты в дощатых коробках стояли на полу, и на полках, и в стенных глубоких нишах, несколько ящиков занимали даже скамью и грубо сколоченный стол, оставляя совсем немного места могучему жидовскому подсвечнику и раскрытому бухгалтерскому гроссбуху.

– Я же обещал сорвать для вас персик, – виконт де Тремуй бесшумно выступил из-за фруктовых благоухающих пирамид. Одет он был в русское и расчесан на пробор, как слободской лавочник. Но Яков сразу его узнал – как и раньше, по дивным глазам.

– Мне кажется, вы несколько перестарались, виконт, – кивнул доктор на ящики с персиками.

Тремуй рассмеялся:

– Через час всю эту роскошь заберет барыга. Что толку смотреть за оранжереей – и ничего с этого не иметь? Итак, вы сходили на рандеву к своему предмету?

– Сплавал, – криво усмехнулся Яков. – Мой предмет едва не утопил меня в нужнике, спасибо Иштвану, вытащил дурака.

Трисмегист после этих слов заметно приосанился. Затем уселся на край лавки, откинул капюшон и принялся чесать в голове.

– А я-то гадаю – что за удивительное амбре, – шевельнул ноздрями де Тремуй. – Значит, миссия провалена. В буквальном прочтении – именно провалена.

– Увы… – вздохнул Яков. Он все еще не совсем понимал, чего может хотеть от него смотритель оранжереи. То, что виконт де Тремуй – расхититель вверенных ему богатств и, возможно, лихой человек, ясно было и без слов. В московских подземельях не водилось травоядных, только хищники. Но чего мог попросить такой человек от неудачника-доктора?

– У тебя на лбу написано, – виконт подошел близко-близко к Ван Геделе и заглянул ему в лицо. – Ты думаешь: чего он хочет от меня, старый гриб?

Яков лишь пожал плечами и кивнул.

– А что бы сам ты дал – за спасенную жизнь, доктор? – спросил Трисмегист со своей скамьи.

– Я не знаю, – смутился Яков. – И не уверен, что жизнь моя спасена – может, завтра ландрат узнает, что я не утонул, и меня отравит. Говорят, он может – и ведь это ничего ему не будет стоить.

– Есть один человек, – де Тремуй отступил от Якова, брезгливо поморщившись от его волшебного аромата, – который сможет укрыть тебя от ландратского гнева. Он один в Москве такой – тот, кого ландрат слушает, кому смотрит в рот и никогда не перечит, и позволяет ему с собою – все-все-все… Прекрасный золотой кавалер, гибкий, как плеть, тонкий, как игла, и сладкий, как грех.

– Фу-у-у… – невольно скривился на лавке Трисмегист.

– А чего ты хочешь? Что есть, то есть, – невозмутимо отвечал ему виконт. – Таков он, младший братишка Рейнгольд. Доктор, я же говорил тебе прежде – ты взял с полки не того брата.

– С чего вы… ты думаешь, что гофмаршал примет меня на службу? – удивился Яков и тут же вдогонку прибавил: – И тебе-то это зачем?

– Он примет тебя – да хоть в пику старшему братцу, – де Тремуй уселся за стол напротив Трисмегиста и пролистнул свой гроссбух. – А мы со своей стороны еще и дернем за пару ниточек, чтоб наверняка. А зачем мне это – да, признаться, чистая поэзия. Вот ты клифт его видел?

– Что? – не понял Яков.

– Кафтанчик гофмаршала, весь золотом обшитый, – перевел для него Трисмегист. – Если такой кафтанчик выжечь – пуд, наверное, золота будет.

– Пуда не будет, – Яков завел глаза, прикинул в уме. – Если царской водкой выжигать, фунтов шесть наберется. Или все семь…

– Ого! – восхитился виконт. – Да ты алхимик! Я это запомню… А клифт обер-гофмаршальский – давняя мечта моя. Только гофмаршал не бросает его в общей гардеробной – у него там как-то шляпа пропала, и с тех пор ни-ни.

– А шляпу – тоже ты? – не стерпел Яков.

– А то… для чего я столько мыкался с этим блудливым чучелом, Анри Мордашовым – с паршивой овцы хоть шерсти клок. Пара шляп со вшами, один жилет завалящий… Хоть полфунта золотишка – на общее…

– А? – не понял Яков.

– На общее, – пояснил Трисмегист, переводчик с языка лихих людей – на обычный. – В коробку, в насущное. В казну арестантскую, на помощь сидельцам, для ссыльных, для каторжных… Ты думал, он для себя эти персики с мандаринами из оранжереи попер? Или для себя – золотишко выжигает из графских шляп? Виконт – подземный казначей, смотрящий за общим, он и книгу ведет, и по ней перед вором еженедельно отчитывается. Ничего – себе, все – людям…

Яков совсем запутался и стоял с абсолютно растерянным видом – не понимал, в чем суть и чего от него хотят.

– Завтра к тебе пожалует некто Гросс, – де Тремуй, видать, сжалился над недоумевающим доктором, – и позовет тебя с собою. Ты не ломайся, езжай с ним. А там – увидишь. Плыви, как в лодочке, по течению – авось куда приплывешь. Вот увидишь – наш золотой мальчик возьмет тебя под свое крыло, просто для того, чтоб позлить любимого братца. А для тебя это самый лучший исход, в твоем положении.

– И я должен буду – принести тебе его золотой… – Яков замялся. – Клифт?

– Борони бог! – воскликнул в ужасе Трисмегист, и де Тремуй отвечал, показав в улыбке землистые ровные зубы:

– Нет, ты не должен будешь приносить мне шкурку от золотого хорька. Просто будь там, где я тебе укажу – в то время, которое я тебе укажу. И все.

На пороге комнатки возникли двое, одетые, как приказчики в лавке:

– Мы от барыги, Виконт. Велишь выносить?

– Погодите, ребята. – Де Тремуй поднялся из-за стола, взял из ящика персик и бросил Якову – тот поймал. – Я же обещал тебе персик. Вот. И ступай – Ивашка проводит тебя.

– Общее, или насущное, или же коробка – что-то вроде банка у лихих людей, – разъяснял Якову Трисмегист, провожая гостя по ледяному, оплетенному тут и там паутиной подземному коридору. – Все мы туда жертвуем толику малую – и шулеры, и тати, и мошенники, что векселя рисуют. А как припрет – из общего выделяется и на откуп, и на то, чтоб в остроге с голоду не сдохнуть, и чтоб на этапе