– Попросту дурак, – неслышно прошептал Ван Геделе, – легкомысленный дурак…

– Ты прибыл в Москву из Польши и с тех пор ищешь выходов на меня, и просишь дядюшку дать тебе рекомендации – именно к графу Левенвольду. И не к младшему повесе Левенвольду, который часто болеет и хорошо платит, именно ко мне, злюке и жадине, – усмехнулся граф. – Не к умнице Корфу, не к миллионщику Черкасскому. Ты хочешь – только ко мне. Ты искусный хирург, божественный красавец – и я почти тебе верю. Когда такая талия и такие глаза – это растопит любой лед, правда? – В голосе его зазвучало отчаяние, словно чьи-то глаза и талия уже причиняли ландрату нестерпимую боль. – И ты почти меня получил. Если бы я не знал, как умер твой де Лион. Если бы я не знал, что ты въехал в Москву два месяца назад, в польской карете. Говорили, что смерть де Лиона – дело рук панов Чарторижских, и мальчик-отравитель лишь послушная их марионетка. Вряд ли ты не ведал, дружок, что я вот-вот еду, по польским нашим делам, в Варшаву, в гости к тем же самым Чарторижским.

– Вот и не ведал, – пробормотал потрясенный Яков. Он оцепенел в своем кресле – от того, как поворачивалось его блестящее прежде дело. Жизнь его осыпалась, как зыбучий песок – в подземную яму. Ландрат улыбался злыми глазами, играл погасшей трубкой – лев, которому все в этом мире дозволено. Он убивал, играя, – что же он сделает, когда возненавидит?

– Ты чудо, – ласково произнес старший, первый, великолепный Левенвольд. – Ты ангел. Я почти поверил тебе. Был почти уже твой. Как же ты проболтался? Жаль, правда жаль – даже мне самому. Что ж, пора нам с тобою проститься.

Ландрат убрал трубку в карман, поднял руку – рукав с вышитыми чудовищами упал, и показался перстень, украшенный кроваво-черным круглым камнем. Ландрат щелкнул пальцами, камень из черноты перелился в кровь. Створки дверей раскрылись. Два гайдука стояли на пороге, в черно-оранжевых лифляндских ливреях, как два застывших вопросительных знака.

– Merde, merde, merdere, – задумчиво и словно сомнамбулически выговорил ландрат, и откинул голову, гордую, на длинной стройной шее, и улыбнулся змеино. Львиная грива его разметалась по плечам, словно отброшенная шквальным ветром. – Прощай, малыш.

«Хоть не коко», – успел подумать Яков.

Гайдуки подхватили доктора, как вещь, и стремительно понесли – так демоны уносят грешника в ад. Да и ад оказался неподалеку – маленькая процессия миновала залы с оленями и картинами Каравака, парадную лестницу с сахарными белыми львами, черную лестницу, сад… Яков следил почти глубокомысленно – куда его несут. И внутренне рассмеялся – когда догадался. Французская скороговорка графа оказалась точной рекомендацией – Яков понял это, когда уже летел, пущенный с ускорением, с размаху – в широкую и глубокую выгребную яму, загаженную по самый край многочисленной левенвольдовской дворней. Плюх – и глубокое, мгновенное погружение. Как говаривал любитель пословиц доктор Бидлоу – «что упало, то пропало».

Бенигна и Густав фон Бюрен

– Шлендры курляндские!

Комья грязи ударили в стекла кареты и ленивыми струями поползли вниз. Густель фон Бюрен извернулся на сиденье и с удовольствием наблюдал в заднее окошко, как с задором винтит хулигана тайная полиция.

– За что они нас ненавидят? – сестрица Бенигна закрыла лицо ладонями и, кажется, уже приготовилась рыдать.

– Не вас, сестренка, меня – я слишком уж похож в профиль на собственного брата, и русские патриоты частенько принимают меня за него. Мне уже прилетали за этот месяц и камень, и прокисший хлеб.

– Что дурного мы им сделали? – прошептала в отчаянии Бенигна.

– Жаль, что вы незнакомы с конной выездкой, сестренка. Первое правило дрессировки: крупные животные понимают только силу. Одну только силу, а мы все пытаемся – лаской, лакомствами. Не выйдет, увы.

Молодой майор глянул искоса на свою спутницу. Бенигна, жена его старшего брата, нравилась ему, как, впрочем, и всем без исключения мужчинам. Узкая талия, узкие плечи – и тут же замечательно развитый бюст. Густель делал титаническое усилие, чтобы при разговоре смотреть невестке в глаза, и вряд ли позже он смог бы в подробностях припомнить, какое у нее лицо. И отчего-то ему хотелось злить ее – он, словно в детстве, дергал за косички девочку, которая нравится, но не видит его в упор.

– Выходит, люди ненавидят нас за то, что мы добры? – вопросительно проговорила Бенигна. – И нам следует сделаться злыми?

– Следует скрепить сердце, – с улыбкой подтвердил майор. – И особенно моему брату. Он в последние дни совсем уж подался в самаритяне. Он еще слушает вас, сестренка, когда вы даете ему советы?

– Уже нет, – вздохнула Бенигна. – Гензель невыносим. Он слушается разве что муттер, и еще Гасси Левенвольда – оттого, что боится его. Боится, что Гасси его отравит, он ведь у нас великий отравитель. А что натворил мой грешный ангел на этот раз?

Густель криво усмехнулся, задумался на мгновение, но потом все же ответил:

– Мой брат, подобно Ланцелоту, вступился за деву в беде. Муттер порешила было отправить кузину свою, цесаревну Лисавет, в монастырь, из-за разгульного образа жизни, который ведет эта легкомысленная особа, и все советники ее были за. И лишь ваш супруг, сестрица, решительно выступил против. Он не был убедителен в аргументах, но взял нахрапом. Он столь страстно декламировал: «Это жестоко! Это неправильно!», и рычал, и топал – гонители принуждены были отступить. Дева извлечена из беды и радует двор очередными нетрезвыми выходками, а брат мой получил репутацию пацифиста и добросердечного мямли.

– Уж будьте точны – мямля или страстный нахрап? – тонко улыбнулась Бенигна. Она представила схему русского престолонаследия – четко, словно вышивку на канве, и мгновенно разгадала немудреную игру своего супруга. И в самом деле, он прав – не стоит класть все яйца в одну корзину, должна присутствовать и запасная.

Густель, ожидавший взрыва – ревности, гнева, – глядел на спутницу свою с неподдельным изумлением.

– Я не стану упрекать Ланцелота, – продолжила Бенигна. – Все равно никто не поверит, что подобное имело место. Страшный, злобный граф Бирон – и вдруг сказал доброе слово? Увы, злодейская репутация его неколебима. Даже ваша милейшая невеста, фройляйн Меншикофф, не так давно меня же убеждала, что муж мой – сам дьявол. Эта юная девица была в нашем доме третьего дня и припадала к моим стопам в надежде смягчить участь собственного брата. Ей ударило в