Это отлично просто.

А вот с Веркой вышло некрасиво.

Я настолько была в шоке, что позволила Матвею утащить меня с места событий, привезти к себе в берлогу и силой отключить любую способность соображать.

И забыла во всем этом безумии про подругу, оставшуюся там! С пугающими, страшными мужиками! И пусть Леванский одного из них хорошо знает, что, собственно, мгновенно сняло напряженность ситуации, но все же! Все же! Как она там одна?

Вот я овечка!

И, главное, не вспомнила же ни разу про нее!

Хороша подруга!

Короче говоря, муки совести, они есть муки совести.

Мучили все то время, пока дозванивалась до Верки, а я не с первого раза дозвонилась, кстати!

Тоже понервничала!

И теперь продолжаю пользоваться Веркой, как предлогом, чтоб быстрее и без объяснений свалить из квартиры Матвея.

Потому что не готова пока объясняться. И слушать его категоричные приказы по поводу нашего совместного будущего.

Слишком уж они… Категоричные.

Девушка в зеркале иронично вскидывает бровь, всем своим видом показывая, что она думает о моей трусости.

– Да пошла ты! – бормочу я, лихорадочно забирая волосы в неопрятную гульку и накидывая прямо на лифчик найденную неподалеку футболку Матвея. Свою найти не удается, да и вода в душе перестает лить, прямо указывая на то, что надо шевелить булками!

– Это ты мне? – смеется Верка, которую я, оказывается, так и не отключила.

– Нет, – бормочу я, – ты дома? Я через полчаса…

И замолкаю, потому что дверь ванной открывается, и на пороге появляется Матвей.

В одном полотенце на бедрах.

С мокрыми волосами.

Влажным торсом.

И злым, невероятно злым взглядом.

Он окидывает этим злым взглядом мою напряженную фигуру, мгновенно вычисляя намерения на побег, насмешливо скалится и упирает ладони в косяк двери, показывая, что думает о всех моих попытках слиться.

Оторопело, заторможенно скольжу взглядом по крепкой груди, влажно перекатывающимся мускулам, напряженным мышцам рук. Ох, мамочка моя…

– Ну, давай через полчаса… – говорит Верка, и голос ее отлично слышен и Матвею.

Он раздувает ноздри, а затем молча скидывает с бедер полотенце и шагает ко мне.

– Через час… – мямлю я, не отводя напряженного взгляда от Матвея, мерно и спокойно шагающего ко мне. Услышав про час, он снова усмехается.

Подходит близко-близко.

Проводит пальцами, обманчиво нежно, по губам, шее… И резко перехватывает за затылок.

А вторая рука в то же самое мгновение споро дергает молнию на моих джинсах!

– Два… Два часа, Вер… – успеваю прохрипеть недоумевающей подруге, прежде чем Матвей властно вынимает телефон из ослабевших пальцев и отключает его.

– Два часа, малыш? – улыбается он хищно, – да ты… пессимистка.

– Что, неужели меньше? – откуда во мне это желание пококетничать, поязвить? Завести еще больше и без того до невозможности заведенного, злого парня?

– Совсем в меня не веришь… – с притворным огорчением говорит он, откидывая телефон подальше и снова обхватывая меня за затылок. Чтоб подтянуть ближе к себе. К своим губам.

Не сопротивляюсь, в сладком предвкушении ощущая, как джинсы мои спадают вниз по ногам… Умелый какой…

Смотрю в его завораживающие, жесткие глаза, тону в них, полностью, окончательно. Это так странно, такое потрясающее ощущение беспомощности, помноженное на желание.

– Придется доказывать, да, малыш? – Матвей склоняется ниже, прямо к губам, и гипноз становится всеобъемлющим.

– Да… – отвечаю я, – да…

_____________________________________

В сладком мороке легко тонуть и после,

Канув в наважденья океан,

Позабыв всех, обещавших звезды,

Погрузиться в небо, как в туман.

Потому что он не обещает.

Дарит без условий и прикрас

То, что с головою накрывает –

Небо, что волной летит на нас.

В этом небе сладко и тревожно

Утонуть, не выплыть – не сейчас.

Звездами сгореть совсем несложно

В небе, что волной летит на нас.

23. 10. 24. М. Зайцева.

Глава 25

– Мамкин, ты к косметологу сходила, что ли? – Димас, сыто отдуваясь, отодвигает пустую тарелку и откидывается на стуле так, чтоб было удобнее изучать меня.

– В смысле? – я на мгновение замираю растерянно, машинально провожу ладонью по волосам, скрученным в привычную высокую гульку, а заодно проверяю, не сместился ли воротник домашней водолазки, скрывающий следы ночных бесчинств Матвея.

– Светишься, – улыбается сынуля, – прямо вообще.

– А… Да нет, – бормочу я, пытаясь остановить стремительно наплывающий на щеки предательский румянец, – просто выспалась… Отдохнула, да…

– И правильно, – Димасик, еще пару секунд поизучав меня прищуренным взглядом, тянется к кружке с чаем, – надо отдыхать, сколько можно вкалывать. И вообще… Прекращай уже.

– Что? – подталкиваю поближе тарелку с бутербродами, – ешь, я твою любимую ветчину купила.

– Работать, – бубнит Димас, радостно набивая рот.

– Почему это? – я с умилением наблюдаю за тем, как он ест. Такой большой стал мой мальчик, плечи размером с этот стол точно. Красивый, сильный. Моргаю, вспоминая, как на этом же самом месте сидел малыш в детском креслице, весь перемазанный кашей. Дошкольник, капризно отворачивающийся от вареной морковки. Первоклассник, сонно жующий рогалик. Нескладный высокий подросток, сметающий со стола все, до чего мог дотянуться. Парень, вернувшийся с армии, дожевывающий пятидесятый блин и голодно поглядывающий на плиту в ожидании добавки.

Сейчас на моей кухне сидит мужчина, молодой, красивый, до оторопи похожий лицом на своего отца. И также, до оторопи, мимикой – на меня. И характером – тоже в меня, я надеюсь. Такой же пробивной, не умеющий тормозить, головой пробивающий все преграды на своем пути.

Боже, спасибо тебе за то, что ты дал мне его!

– Потому что я вырос уже, – как само собой разумеющееся, отвечает Димасик, прожевав гигантский бутерброд, – буду тебя обеспечивать.

– С ума сошел, – улыбаюсь я, – я будто без рук.

– Ты меня столько лет тянула, мамкин, – говорит сынуля солидно, – можно и отдохнуть теперь. У меня повышение на работе, кстати, сегодня Серый звонил, говорил.

– Вот как? – стараюсь, чтоб голос мой не дрогнул в ненужном месте, отворачиваюсь, машинально распределяя посуду в посудомойку.

Матвей с ним связывался? Да?

В этом нет ничего странного, было бы странным, если б наоборот, но… Но мне страшно до дрожи в пальцах, что Матвей что-то скажет Димасику про нас.

Мне почему-то кажется, что это будет катастрофа.

Димас – до жути ревнивый.

И никаких мужчин в моей жизни не потерпит, это уже выяснено неоднократно, моими слезами щедро полито, прожито и принято.

У сына – явные замашки диктатора, властного мужика, не способного делиться тем, что он считает своим.

И, если Верку он еще как-то отделяет, хотя тоже с трудом, она же крестная, как-никак, то меня вообще к каждому столбу всегда ревновал.

Какие истерики устраивал, стоило пару раз попытаться привести в дом постороннего мужчину, ужас! Волосы до сих пор дыбом.

После таких выступлений я стала умнее и свою личную жизнь, если она заводилась, предпочитала скрывать.

Конечно, Димас у меня никогда дурачком не был и понимал, что мама не монашка, а