Шрифт:
Закладка:
Куда важнее то, что он меня целует, везде, даже не целует, а словно скользит приоткрытым ртом по коже. Так щекотно! Так горячо! Значимее то, что прикусывает, сильно, едва сдерживаясь, чтоб не причинить боль уже по-серьезному.
Нужнее его грубые слова, пошлые, невыносимо пошлые и развязные, которыми он описывает все, что сейчас со мной сделает!
От совокупности всего этого я таю, словно свечка, плавлюсь и растекаюсь уже по покрывалу, чувствуя себя не человеком, не женщиной, а аморфной массой, глиной, которой опытные руки скульптора придают нужную ему форму.
А потом он будет меня жечь…
Ох…
– Сожрать тебя готов, – запаленно шепчет Матвей, и его голая кожа, горячая, раскаленная просто, оставляет ожоги на мне! Его прикосновения – боль! Сладкая, сладкая боль!
Я задыхаюсь от этой боли, от огненного предвкушения того, что будет дальше, все внутри сжимается, ритмично, остро.
А Матвей неожиданно тормозит.
Отжимается, опираясь на локти в покрывало по обе стороны от меня, щурится жестко, дышит тяжело.
Я непонимающе тянусь к нему, не желая, чтоб в такой момент останавливался. С ума сошел, что ли?
– Пообещай мне, Мира, – хрипло говорит он, – пообещай.
Что? Что?
Я не издаю ни звука, только губами шлепаю, растерянно и жалко, не понимая, что именно он от меня ждет.
– Ты больше от меня не будешь убегать, поняла? – продолжает Матвей, – больше никогда.
И столько силы в его взгляде, столько приказа, жесткого, чисто мужского давления, что я…
Подчиняюсь.
Шепчу тихо-тихо, на грани слышимости:
– Не буду…
– Чего не будешь, Мира? – давит он до окончательного решения. Финала.
– Убегать… – выдавливаю я из себя нужное ему слово.
Нужное мне слово.
Глаза Матвея вспыхивают на мгновение довольным, торжествующим огнем, а затем темнеют, становясь настолько глубокими, что мне ничего не остается, только тонуть в их глубине…
И я тону. Бесповоротно.
Он – моя погибель. Тот, от которого не стоит ждать ничего хорошего. И ничего в будущем у нас нет.
Но отталкивать и убегать я больше не буду.
Хватит уже. От себя, в любом случае, не убежишь…
– Полетаем, малыш… – довольно усмехается Матвей мне в губы, опускаясь все ниже и обхватывая меня своими крепкими, сильными руками. Словно в ловушку запирая. Окончательную.
Я ничего не отвечаю. Только губы размыкаю, принимая его горячий, грубый, собственнический поцелуй.
Поцелуй победителя.
Полетаем, да…
А потом – упадем.
Но разве птицы думают о боли падения, когда поднимаются высоко-высоко?
Глава 24
– Мать, ты куда пропала? – голос Верки, напряженный, немного злой, но вполне себе мирный, и меня успокаивает. Нормально, значит, все у подруги. И мои стыдливые муки совести явно лишние. – Я понимаю, молодой мужик, да еще и спас тебя, бестолковую, но могла бы хоть ради приличия отзвониться сама, если уж трубки отрубаешь…
– Вер… Я тут… – вздыхаю, силясь придумать удобоваримый вариант того, что именно “я тут”, но голова спросонья не варит, потому только вздыхаю, – ну ты понимаешь же…
– Говорю же, понимаю, – ворчит Верка, – учитывая, с каким лицом тебя твой герой-спасатель утаскивал…
– Что, все настолько очевидно? – уныло интересуюсь я, снова не удержав тяжкого вздоха.
– А то! Леванский, уж на что кремень мужик, и то бровь поднял в удивлении.
– Черт…
Какими глазами буду на Алину смотреть теперь? Стыдно… Мало того, что мужа ее под пули подставила, пусть невольно, не предполагая даже его участие в разборке! Так еще и он пронаблюдал, как меня, словно мешок картошки, или добычу, взятую в бою, утаскивает парень, настолько моложе, что это даже неприлично.
– Да ладно, не парься, – Верка, как всегда, чутко уловив мой напряг и стыд, лениво смеется, – всем по барабану, поверь.
– Прости, – каюсь я, – как ты сама? Кто это вообще был? И что им надо от тебя?
– О-о-о-о… – тянет Верка, – это разговор не телефонный… Но, если вкратце, помнишь, я говорила, что мой идиотик вперся в проект, который не потянул? Денег занял у серьезных людей под бизнес?
– Да…
– Ну вот…
– А ты-то тут причем?
– А я при всем, Мир, при всем… Как оказалось.
Голос Верки приобретает нехарактерную ей грустинку, и я напрягаюсь снова.
– Вера… А что будет теперь? Леванский же помог?
– Ну…
– Вера!
– Говорю, телефонный разговор!
– Когда увидимся?
– А это у меня к тебе вопрос: когда тебя твой малолетка отпустит. Не заездил еще? Коленки друг друга узнают?
– Вот ты пошлячка!
– Ага… Мне теперь только и остается, что пошлить…
Мне не нравится минорное настроение подруги. Учитывая, что мы с ней вчера спаслись от очень серьезных неприятностей, такой настрой кажется странным.
И пугающим.
Я встаю с разворошенной кровати, тянусь к одежде, пытаясь определить радиус поражения, по которому раскиданы мои вещи.
Широкий, черт…
Трусики навсегда потеряны в пространстве холостятской берлоги Матвея, не иначе, принесены в жертву местному богу похоти, сто процентов прописавшемуся в этой квартире.
Лифчик… А вон он, за креслом! И как туда попал?
Кряхтя, вожусь, достаю.
– Вера, я сейчас приеду.
– Ну… Сейчас может и не надо, – тянет она, – я чего-то не в форме, если честно. У меня, в отличие от некоторых, целительного секса не было вчера.
– Не надо так откровенно завидовать, – ворчу я, выискивая взглядом джинсы.
Шумит вода в ванной, похоже, Матвей пока что сильно занят, и у меня есть шанс сбежать под шумок.
Нахожу джинсы, торопливо втискиваюсь в них, затегиваю, пробегаю мимо зеркала и внезапно торможу на полном ходу, оторопело уставясь в женщину из зазеркалья.
Ох, ты ж!
Вот честно, встретила бы такую на улице, сходу бы всякое нехорошее подумала!
Потому что вид чересчур уж… откровенный. Губы пухлые, красные, накусанные, щеки натертые, потому что щетина у Матвея вообще не дневная уже, а, как минимум, трехдневная, самая колкая и противная. И он этой ночью не сдерживался.
Хотя, он никогда не сдерживается.
Затискал, зацеловал, заласкал так, что голова просто отключилась! Только с ним ведь такое! Чтоб позволяла кусать, засосы оставлять, делать то, что делал. Он ведь даже не спрашивает, самоуверенный засранец!
Явно считает, что ему можно все!
И тут он прав…
Подхожу ближе к зеркалу, задумчиво трогаю пальцем припухшие губы, вспоминая, как целовал жарко, что говорил, шептал в горячке страсти…
Ему – определенно можно все.
Вот только признать это, глядя ему в глаза, я пока не готова.
И потому утром, едва продрав глаза и с облегчением поняв, что Матвея в комнате нет, я первым делом включила телефон.
И поразилась количеству непринятых от Верки.
От сына ничего не было, и это вызвало лишь выдох облегчения. Значит, вчерашняя моя сумасшедшая выходка
