запахами, электричеством всего своего существа, да, да, именно электричеством, от которого ему нет спасения. Он не умел объяснить, но ощущал, как эта сила магнетическая бросила его к ней. Казалось, ничто не может совладать с силой этой... Однако что это? Ему почудилось, что люк, соединяющий чердак с железной лестницей, приподнялся и остановился полуоткрытым, — не иначе, его стой стороны кто-то подпирал.

— Так это же он! — первой, конечно, нашлась Ксана. — Прячься!

Она отступила в тень, не забыв втащить туда и Вадика.

Ну разумеется, то был Влад: он подтянулся на руках, опершись на края люка и втолкнув себя в пределы чердака, какой-то миг оставался на четвереньках.

— Я знаю, вы здесь!.. — Он утвердился на ногах. — Я говорю: здесь вы!.. — Было слышно его дыхание — ему непросто было взобраться на чердак. — И в тот раз ты был здесь, Вадим... — Он не был уверен, что обращается к брату, и его монолог был похож на разговор с самим собой. — Как ты мог? — спросил он робко — он все еще сомневался, что брат здесь. — Да будет ли этому конец, как ты можешь? — вскричал он в ярости и даже топнул — терпение изменило ему. — Я не отвечаю за себя, выйди!.. — Ну конечно же его душили слезы, но он скрыл их...

Он исчез так же внезапно, как и появился, — только хлопнул люк да застонала лестница. Он сказал все, что хотел сказать, хотя и не был уверен, что его кто-то слышал.

— А вот теперь я тебя не пущу! — сказала она. — Не пущу, не пущу... Ты ведь хочешь, чтобы я тебя не пустила?.. — неожиданно спросила она его. — Сознайся: хочешь ведь? А коли хочешь, я тебя и не пущу! Ты что молчишь? Ты боишься?

Он положил руку ей на голову:

— Боюсь.

Она не могла скрыть своего гнева:

— Боишься?.. Ну, чего тут можно бояться?.. Объясни: чего?

— Он убьет себя, — сказал он, помолчав.

— И что же нам делать в этом случае: не жениться, да?

Он вздохнул:

— А ты думаешь, что нам надо жениться?

— Конечно, — подтвердила она, да так категорически, что продолжать разговор уже не было смысла. — У нас будет три сына... Я хочу, чтобы у нас было именно три сына. Ты не согласен?

Он молчал: дали знать эти его полипы в носу — дыхание было трубным.

— Согласен.

— С твоей мамой я поговорю сама, так будет вернее. — В ее голове созрел план. — Когда лучше поговорить?.. Чем скорее, тем лучше! — Она посмотрела на него, стараясь отыскать в полутьме чердака его глаза. — Ты, конечно, полагаешь, что это дело мужское и мне как-то неудобно... Это прежде было неудобно, а не теперь... — Она одернула блузу, взбила кок — она уже торопила его. — Пойми: все признаки, что мы возвращаемся к матриархату!.. И слава богу, что мы возвращаемся к матриархату!.. Ты оглянись вокруг: вот пройди по нашей Набережной от дома к дому!.. Найди семью, где бы муж был выше жены!.. Образованнее, работящее. Начни с угла и иди до самого моста!.. Тетя Клава Анохина конечно же выше дяди Миши, а дядя Степан Кривоносов пигмей против своей тети Фроси, а про тетю Симу Кислову и ее дядю Жору и говорить нечего — он по неделе не просыхает... Наш историк сказал: власть теряют быстрее, чем ее приобретают. Чтобы мужчина сверг женщину, потребовалось тысячи лет, а чтобы его свергли, нескольких десятков лет оказалось достаточно. Ты пойми: мужчина свергнут, и произошла... как бы это тебе сказать... женская революция... К тому же мы с тобой взрослые и можем распоряжаться своей судьбой сами...

— Ты сказала: взрослые!.. А ты думала, сколько каждому из нас лет, Ксана, коли мы с тобой взрослые? — спросил он; долго искал он этот довод и, отыскав, приободрился даже. — Думала?

— Думала, конечно!.. — Она решилась, и ничто не могло застать ее врасплох. — Тебе восемнадцать, а мне семнадцать с половиной!.. Пока то да се, мне тоже будет восемнадцать!.. Не будет? Будет!.. Одним словом, готовь себя к разговору с твоей мамой... Нет, не ты будешь говорить — все, что надо, скажу я... Готовь себя, готовь!..

Так и условились: он будет готовить себя к разговору с мамой, однако говорить будет Ксана.

Но она была не так храбра, как ей казалось. Может, поэтому до разговора с мамой Вадима она решила поговорить с бабулей. Видно, с годами память у бабули огрубела порядочно, — чтобы заставить память воспринять слово или, тем более, оставить на этой памяти отметину события, прежних усилий было недостаточно. Все, о чем говорила с нею Ксана накануне, будто ветром выдувало — приходилось начинать едва ли не сначала.

— Мальчики любят смелых девчонок, верно, бабуля?

— Какие любят, а какие нет... — уклончиво отвечала старая.

— Нет, нет, это прежде... какие любили, а какие не любили, а нынче все любят смелых девчонок...

— Не знаю, — отвечала старая.

— Я знаю, — настаивала Ксана. — Ну, если я пойду к маме мальчика и скажу, что он мне нравится... Что будет?

Она норовила спрятать глаза — услышать этакое, да еще от внучки, нет, к этой мысли надо было еще приучить себя.

— Что будет, а?

Старуха закрывала руками глаза — покалеченный палец сейчас был хорошо виден.

— Страх. Одно слово — страх, такого отродясь не случалось.

— А если случится?

Бабуля закрывала глаза: так, пожалуй, все происходящее становилось призрачнее, оно словно было и не было его.

— Не ведаю, не ведаю...

— Я ведаю...

Разговор еще не набрал силы, когда, пришла Аделия Ивановна, мать Ксаны, пришла необычно рано.

— Отпросилась, — объяснила она раннее возвращение. — Все-таки с дороги надо отдыхать, нельзя так сразу с корабля на бал. — Она вернулась из очередной командировки накануне. — Сумерничали? О чем?

Она села, уперев кончики пальцев в веки, она их будто подпирала, чтобы они, не дай бог, не захлопнулись, — она и в