он не успел придти во время, так как его корабли не были готовы к выходу в море и гребцы находились в разных местах: действительно, Цезарь показался у материка раньше, чем мог дойти даже слух о его приближении. Высадив солдат, Цезарь в ту же ночь отправил корабли назад в Брундисий для перевоза остальных легионов и конницы. Это дело он возложил на легата Фуфия Калена, поручив ему по возможности ускорить перевозку легионов. Но так как корабли эти слишком поздно отчалили от берега и пропустили ночной ветер, то на обратном пути с ними случилось несчастие. А именно Бибул, получив в Коркире известие о прибытии Цезаря, надеялся встретиться в море хоть с некоторой частью его грузовых судов, но теперь наткнулся на пустые, которых попало ему в руки около тридцати. Весь свой гнев и раздражение на собственный же недосмотр он излил на эти суда: он все их поджег и заодно сжег и матросов и владельцев кораблей в надежде, что это жестокое наказание будет устрашающим примером для других. После этой операции он занял флотом – по всем направлениям – все стоянки и берега от Сасонской до Курнкской гавани и организовал с большой тщательностью сторожевую службу, причем сам лично, несмотря на очень суровую зиму, проводил время на кораблях и не пренебрегал никаким трудом и служебным делом, – все это для того только, чтобы не пропустить к Цезарю ожидаемых им подкреплений…»

Итак, допустив Цезаря на материк, Бибул, базируясь на Орик, теперь старался не допустить его обратно на море: «Бибул… стоял со своим флотом у Орика. Он не давал Цезарю доступа к морю и к гаваням, но зато сам был совершенно отрезан от суши, потому что Цезарь расставил повсюду караульные отряды и, таким образом, держал в своих руках все побережье, не давая противнику возможности добывать дрова и воду и даже приставать к берегу. Положение было очень затруднительно, и Бибул так страдал от недостатка предметов первой необходимости, чго принужден был подвозить из Коркиры не только провиант, но также дрова и воду. Один раз случилось даже, что из-за очень бурной погоды помпеянцы вынуждены были собирать утреннюю росу с кож, которыми были покрыты корабли. Но все эти затруднения они выносили терпеливо и спокойно, не считая возможным обнажать берега и покидать гавани… Бибул, который много дней подряд не имел возможности сойти на сушу, тяжко заболел от холода и от напряженных трудов. Так как на море нельзя было лечиться и при всем том он не хотел покидать своего поста, то он не мог оправиться от болезни. После его смерти верховное командование над флотом не перешло к какому-либо одному лицу, но каждый отдельный командир распоряжался своей эскадрой, как хотел». Накануне Фарсальской битвы помпеянский флотоводец Д. Лелий, будучи отрезан противником от источников пресной воды, был вынужден привозить ее своим морякам «на грузовых кораблях из Коркиры и Диррахия», также и Помпею, запертому Цезарем под Диррахием, «пришлось по необходимости подвозить фураж дальним морским путем из Коркиры и из Акарнании».

В борьбе Марка Антония (ок. 83–30 гг. до н. э.) с Октавианом (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) остров принял сторону первого, и после его поражения в морской битве при мысе Акциум (2 сентября 31 г. до н. э.) Керкиру постигло возмездие: флотоводец (а вместе с тем друг и зять) Октавиана Марк Випсаний Агриппа (63–12 гг. до н. э.) обрушился на Керкиру и разорил ее так, что она еще долго не могла восстановить свое благосостояние (согласно Алкестису Специэри-Хорэми). Как пишет Катерина Канда-Кицу (пер. с греч. – Е.С.): «В отмщение Октавиан перебил (точнее, даже заколол. – Е.С.) детей и всех юношей и лишил Керкиру независимости, объявив ее римской епархией» (тогда этот термин не имел связи с Церковью, ибо, по определению, епархия «… до IV в. была единицей административного управления греко-римской империи под начальством эпарха и входила в состав диоцеза одной из 4‐х префектур, делясь сама на номы»). Ну, подобная кровожадность любившего казаться благодушным Октавиана Августа не должна удивлять того, кто лучше знаком с этим персонажем – он ведь не колеблясь приказал умертвить Цезариона – сына своего дяди и благодетеля Цезаря и египетской царицы Клеопатры (69–30 гг. до н. э., правила с 51 г.); договор с Антонием и Лепидом (ок. 89 – ок. 12 гг. до н. э.) в Бононии (нынешней Болонье, октябрь 43 г. до н. э.) – «второй триумвират» – был заключен буквально «на крови». Плутарх пишет об этом своеобразном «размене головами»: «Цезарь (т. е. Октавиан. – Е.С.)… через доверенных людей убеждал Цицерона домогаться консульства для них обоих вместе, заверяя, что, получив власть, править Цицерон будет один, руководя каждым шагом мальчика, мечтающего лишь о славе и громком имени. Цезарь и сам признавал впоследствии, что, боясь, как бы войско его не было распущено и он не остался в одиночестве, он вовремя использовал в своих целях властолюбие Цицерона и склонил его искать консульства, обещая свое содействие и поддержку на выборах. Эти посулы соблазнили и разожгли Цицерона, и он, старик, дал провести себя мальчишке – просил за него народ, расположил в его пользу сенаторов. Друзья бранили и осуждали его еще тогда же, а вскоре он и сам почувствовал, что погубил себя и предал свободу римлян, ибо стоило юноше получить должность и возвыситься, как он и слышать больше не хотел о Цицероне, заключил дружбу с Антонием и Лепидом, и эти трое, слив свои силы воедино, поделили верховную власть, точно какое-нибудь поле или имение. Составили они и список осужденных на смерть, включив в него больше двухсот человек. Самый ожесточенный раздор между ними вызвало имя Цицерона: Антоний непреклонно требовал его казни, отвергая в противном случае какие бы то ни было переговоры, Лепид поддерживал Антония, а Цезарь спорил с обоими. Тайное совещание происходило близ города Бононии, вдали от лагерей, на каком-то островке посреди реки, и продолжалось три дня. Рассказывают, что первые два дня Цезарь отстаивал Цицерона, а на третий сдался и выдал его врагам. Взаимные уступки были таковы: Цезарь жертвовал Цицероном, Лепид – своим братом Павлом, Антоний – Луцием Цезарем, дядею со стороны матери. Так, обуянные гневом и лютой злобой, они забыли обо всем человеческом или, говоря вернее, доказали, что нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть». Наконец, еще очень яркий эпизод, вспомнившийся автору при переводе слова «заколол, зарезал» – έσφαξε: Октавиан Август, взяв Перуджий, принес на алтаре Божественному Юлию, то есть своему покойному дяде Цезарю, 300 пленников, как о том пишет Тэтчер Тэйер в своем труде «Some inquiries concerning human sacrifices among the Romans». Так что – многое возможно. Мы ж не полагаем, что он это сделал лично…

Вместе со всем государством Керкира постепенно оправляется от