Она пружиняще встала, чуть припадая на правую ногу (Забава слегка хромала), задорно улыбнулась и посмотрела на нас, потом, как будто смутившись, опустила глаза. Заправила прядку распущенных волос за ухо, но сразу же вернула ее на место, попышнее взбивая волосы. Я заметила, что она любила прятаться за ними. Только когда пела, смело откидывала их за плечи, на спину.

– Попробуйте то, что у вас на тарелках, а затем нарисуйте вкус.

Содержимое тарелок было разным: шоколадный батончик у Макса, кружочек ананаса у Риты, чашка кофе у Савы, какие-то ростки у Леры, комок риса у Антона, рыбный соус у Лины, маленькие осьминоги у Лёвы и кусочек арбуза у меня.

Я была немного раздражена, как на любом практическом занятии, связанном с рисованием. Хотелось больше писать, хотя я и понимала, что любое занятие важно.

Каждый раз, когда я ворчала и сопротивлялась, но делала, я представляла, как я снимаю теплую шубу и сапоги и иду по снегу босиком, обнаженная.

И сейчас я сказала себе: «Это новый вызов. Ответь на него максимально талантливо».

Наверное, я раздражалась из-за рисования еще и потому, что понимала – я не смогу быть в этом лучше всех. Есть Рита, не оголенный нерв, но талантливый художник; есть Лера, учившаяся академическому рисунку и играючи относящаяся к каждому заданию; в конце концов, есть Макс, который брал уроки живописи на каких-то крутых курсах в Париже («У ученика ученика Шагала»). Легкий на подъем, он без лишних раздумий (да и без необходимых усилий) бросался на новое увлечение и также просто отказывался от него. За последние десять лет, когда его бизнес укрепился и позволил ему полезно бездельничать, Макс попробовал играть в теннис и любительский футбол, заниматься верховой ездой, писать (его детектив про богатого и скучающего гения активно рекламировался, но не понравился ни критикам, ни читателям), заниматься ювелирными украшениями и даже петь шансон. Его последним увлечением была живопись. Я бы не сказала, что он достиг каких-то успехов в ней, на мой вкус, его картины были пародиями на все известные шедевры, от зарождения импрессионизма и до абстракционизма. Но вот это постоянное «я окончил курсы в парижской школе живописи» добавляло его работам профессионализма, ощущения, что он знает, что делает.

«Арбуз» был одним из тех сочных слов, которые вызывают яркие, почти осязаемые образы. Есть такие слова, которые употребляются слишком часто, и от этого они теряют свою форму, как заношенные джинсы.

У каждого это свои слова. У меня, например, никаких эмоций не вызывают «Автобус», «Холод», «Подъезд», «Чай», «Обед». Но такие слова, как «Вишня», «Шея», «Шиповник», «Касаться», «Заря», распускаются цветочными бутонами картинок и сюжетов.

Я откусила немного неаккуратно, позволяя соку стекать по моему подбородку, затем по шее и до выреза майки на груди. Арбуз таял у меня во рту. Сначала все это показалось мне очень эротичным, но я вовремя поняла, что, как обычно, приукрашаю и додумываю.

Арбузный вкус вызывал в воображении солнечный август на берегу реки, неряшливо поросшем травой. Тогда, в детстве, было ощущение, что ни арбуз, ни лето не закончатся. Что этот день, который мама выделила для нашего пикника, только мой. Что выбранный мной огромный арбуз, который она, не жалуясь, тащила на пляж, только для меня. Ощущения опять превратились в историю, ничего абстрактного.

Как-то Саша сказал, что я помешана на толковании всего, на превращении в символы вещей, которые прекрасны без символизма.

Я снова откусила арбуз. Что я ощущаю? Вода, сладость, приятный осадок.

Я разбавила малиновую акварель большим количеством воды на палитре и брызгами стала наносить на холст. Потом из старой упаковки акварели, которой уже никто не пользовался, взяла кусочек красного, раскрошила его и распылила его над холстом как осадок. Мне понравился результат – получилось что-то такое мимолетное, легкое, но с ощущением долгого момента.

Конечно же, художники справились лучше. У писателей получились картины с сюжетами, только Лина забрызгала альбомный лист черной краской и соусом. У Риты был хаотичный рисунок из разных стадий луны и солнца – желтые круги и полумесяцы как будто бы танцевали под тропическую мелодию. Ростки на картине Леры росли на коже предплечья вместо волосков. Судя по тому, как они были приподняты, человек был возбужден.

После таких результатов я ненавидела себя. Я всегда балансирую на грани от «показать всю себя до обнаженной плоти» до «я в парандже, сделаю то, что будет соответствовать заданию, без индивидуализма».

«В следующий раз я точно покажу, что у меня внутри», – в который раз пообещала я себе.

По дороге на нашу сторону Лина испуганно бормотала, что ей специально дали соус, потому что она такая же – сделана из тухлой рыбы. Что ей намекают – это не ее место.

Я со страхом перебирала в памяти – не говорила ли про нее чего-нибудь плохого. Нет, нет. Ее не уберут, она идеально вписывается в «Джунгли». Сейчас ее пафос в стихах и напускная загадочность стали казаться мне по-сестрински милыми. Какая же она хрупкая внутри! Какая бабочка выпорхнет из этой поломанной куколки?

За ужином она съела все. После каждой ложки риса с креветками она щедро нахваливала Мишу: «C’est magnifique! Mais c’est tres delicieux!», «Ба, твою еду можно хвалить только на французском! Этот язык создан для описания удовольствий», «Нет, этот рис определенно лучше большинства моих любовников!». Ее восторги врезались в мои мысли так, что на самом деле начинало казаться – вкуснее этого риса ничего нет. Хотя это был рис как рис.

– Лина, ты можешь переваривать свой восторг вместе с рисом, не изливая его на нас? Ты мешаешь другим сосредоточиться на ощущениях.

Адам стоял у края домика, за которым была кухня.

Многие вздрогнули. И, как по щелчку, весь задор и какое-то умиление Линой исчезли. Все стали серьезно и медленно жевать, краем глаз наблюдая за Адамом.

Лина шумно сглотнула. Вжала голову в плечи, как черепаха. Адам плавно подошел, сел на лавку, развернувшись к ней корпусом, и стал наблюдать.

Прошла минута, может быть, две. Было заметно, что Лина с усилием запихивает в себя рис, но она упрямо продолжала его жевать. Адам наклонился и что-то ей шепнул. Она испуганно посмотрела ему в глаза и замотала головой. Он едва уловимо улыбнулся, кивнул ей, встал и так же плавно ушел. Короткие волосы Лины были мокрыми, пот ручейками бежал с высокого лба по щекам и далее по тонкой шее.