Тут Лина говорит, что поможет упаковать вещи. Говорит с вызовом, жестко. Макс пытается разрядить обстановку своей грязной шуточкой. Настя дает ему пощечину. Лина слишком резко встает, и после того напитка ее выворачивает. Лера ведет ее умыться, но она не успокаивается и все-таки собирает вещи девочек.

Как их выставили? Настя гордо забрала свой чемодан и пошла к воротам или после этого они еще сидели с нами и ждали такси? А может быть, Адам знал, чем закончится вечер, и вызвал такси заранее.

Когда они уезжают, Забава поет что-то более энергичное, чем обычно. Мы все танцуем вокруг костра, кто-то смеется, кто-то плачет, кто-то поет. Ребята бегут купаться в море.

А я? Танцевала ли я с кем-то? Почему-то мне вспоминается только яркий месяц и как кто-то рассказывает про «Лунную»… «Ты – такая же, как Лунная, вы все такие же…» Но мне было неловко переводить разговор на себя.

– Все-таки я не понимаю. Мы поступили плохо? – спросила Лера, невинно округлив свои густо подведенные глазки.

– Вы поступили как команда. Как творческая группа с общей идеей, которая не принимает чужаков. Не бывает по-настоящему сплоченных групп без общей темной тайны. Пусть та ночь будет вашей. Напишите к завтрашнему вечеру свой манифест. Сегодня все свободны.

– Просто интересно. А ты вернул им деньги? – спросил Макс.

– Верну, – безразлично бросил Адам, встал и вышел из домика.

Глава 12. Макс Эрнст. «Лес и птица»

С момента отъезда подруг все изменилось. Адам стал строже, Тимур – мрачнее, Миша – наигранно услужливее, Забава – рассеяннее, Венера – назидательнее. А мы чувствовали себя участниками какого-то реалити-шоу, которых могут выгнать за спрятанный телефон или съеденную под одеялом шоколадку. Казалось, что за нами постоянно наблюдают. Общая паранойя висела в воздухе вместе с осязаемой влажностью из-за недельного ливня. Бездельничать было не то что стыдно, а страшно.

Пока сад тонул в бесконечном, как в «100 лет одиночества», дожде, мы прилежно сидели над своими дневниками, холстами, черновиками, ранами и воспоминаниями в бывшем домике подруг. Сейчас мы называли его «нашей творческой мастерской», и именно слово «наша» грело больше всего.

Теперь засиживаться допоздна стало правилом, а голодовка – соревнованием. В первом особенно преуспевала Рита, а во втором – Лина. Так преуспела, что упала в обморок во время вечерней беседы.

Адам решил наказать ее и отправил на ночь в пещеру, чему Поэтесса очень обрадовалась – за ночь она написала целую поэму и несколько несвязанных четверостиший.

– Мне кажется, если бы я не останавливалась на сон, я бы наконец-то создала что-то стоящее, – пожаловалась мне Рита, когда разбудила меня, споткнувшись на пороге.

– Мне кажется, если ты хотя бы один день поспишь больше четырех часов, то твои руки перестанут трястись и ты сможешь сосредоточиться не на ровных линиях, а на сюжете.

– Ты не понимаешь. – Она широко зевнула, даже не стараясь прикрыть рот рукой.

– Твои цели не уникальны. Здесь каждый хочет быть самым лучшим.

– Не лучшей, я просто до сих пор не могу понять, нужна ли мне вся скрытая боль. Я и без этого вдохновлена.

– Наслаждайся этим.

– Но из моего наслаждения рождаются только чертовы Белоснежки. Вам, писателям, легче, вы постоянно копаетесь в себе, в своих мыслях. Я вот никогда не могла на них сосредоточиться. Я никогда не успевала подумать, чего хочу. Всегда все как-то быстро решалось за меня. Я не стала поступать в художественный вуз – зачем? Ведь я умею рисовать, училась этому с семи лет. Вряд ли меня научат чему-то новому. Убедила себя, что мне полезнее будет изучать журналистику. Я почти с детства смирилась с тем, что в моих картинах ничего новаторского нет. И если я и буду дальше рисовать, то только для себя. А для других – статьи об искусстве. Мне казалось, что так я буду полезнее. А потом… Не успела я закончить универ, как меня пригласили, после дипломной практики, в районную газету. Там я писала рекламные статьи под видом репортажей про новые магазины, курсы, студии, открывшиеся в нашем районе. Я говорила себе, что после универа нужно встать на ноги, заработать на аренду квартиры. Тем более что редакция находилась в десяти минутах ходьбы от дома. Через полгода, когда я «окрепла» и решила искать что-нибудь посолиднее, главный редактор ушел работать в интернет-портал, пишущий о городских мероприятиях, и забрал меня с собой. Я опять же подумала, что на первое время – это неплохое место: новые связи, зарплата побольше. Но, в отличие от моей первой работы, на этой постоянно был завал. Мы сидели с восьми утра и до десяти вечера – уходить домой в шесть было неприлично. Тогда я не успевала не то что рисовать, а даже думать о будущем не успевала. Через восемь месяцев, когда я совсем выдохлась, бывшая одногруппница предложила мне заменить ее – она работала в местном музее в отделе по работе с общественностью. Я с восторгом подумала – вот! Вот то, что мне нужно! Но там меня завалили таким количеством бумажной рутины, что я в первую же неделю поняла, почему моя одногруппница услужливо уступила мне это место. Но опять же уговаривала себя, что это же новый опыт, что дальше я привыкну к коллективу и научусь говорить «нет» на чужие поручения. И когда я в очередной раз задумалась об уходе, папа предложил мне писать статьи для сайта его компании: спокойная работа из дома, адекватный шеф, свободный график. Да, это не моя мечта, но так удобно! Спустя несколько дней я увидела объявление о наборе в арт-резиденцию. И тут я поняла, чего я хочу. Я хочу делать только то, что хочу!

Я так удивилась, что даже спать перехотела. Рита почти не говорила о себе. Она из тех редких людей, которые действительно любят слушать других, задают вопросы не из вежливости и никогда не говорят: «Да-да, а вот я…»

– Ты безвольная и не ценишь себя. Ставишь себя ниже других. Бери любую из этих фраз и накручивай, как волосы на кулак до боли. Не благодари – вот это проблемы у человека. Ей все преподносят, все любят, заботятся, а она ковыряет свою безупречную кожу в поисках грязи.

– И я все делаю не так…

Мы все сегодня были раздражены тем, что Поэтесса сейчас с Адамом. Она стала первой, кого он пригласил