В этом вопросе сталкивались две противоположные тенденции. Отмеченный выше порядок выдвижения в Боярскую думу не был как-то легализован и опирался лишь на существующие традиции. Царская власть (лично Иван Грозный) принимала его во внимание, но часто действовала исходя из собственного понимания целесообразности пожалования думских званий тому или иному лицу. В 1553 г. князь С. В. Звяга Ростовский объяснял свой побег тем, что «их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к собе молодых людей, а нас ими теснит»[244]. Подобное заявление демонстрировало чаяния этого вельможи находиться в окружении «великих родов».

Думные звания часто раздавались наиболее видным представителям княжеских родов, но далеко не всегда в порядке существовавшей схемы родового старшинства. Среди князей Оболенских боярство так и не получили А. В. Ногтев и Щепины разных ветвей. Из Ростовских царским вниманием был обойден И. Ю. Хохолков. Сравнительно поздно боярство было пожаловано И. А. Шуйскому.

Уже была отмечена определенная близость боярского списка 1588/89 г. и Дворовой тетради. В боярском списке 1588/89 г. также получила свое отражение система родового старшинства внутри каждого из княжеских родов. В конце века центральное правительство, однако, обращало гораздо большее внимание на существовавшую систему старшинства. Бесспорные лидеры княжеских корпораций, записанные на первых местах в своих рубриках, беспрепятственно попадали в Боярскую думу в последующие годы. В 1598 г. по случаю восшествия на престол Бориса Годунова боярами стали князья Михаил Катырев-Ростовский и Федор Ноготков-Оболенский. Окольничими в 90-х гг. XVI – начале XVII в. служили князья Туренины, а также Иван Великого Гагин[245]. Именно такой порядок очередности на получение думских званий предполагался, скорее всего, в свое время в княжеских рубриках Дворовой тетради.

Можно предположить, что в некотором смысле княжеские корпорации выступали в качестве одного из «столичных» чинов Государева двора, занимавшего промежуточное положение между дворовыми детьми боярскими и членами Боярской думы. Наименее значительные в служебном отношении лица, члены тех же княжеских родов, по-видимому, вообще могли исключаться из них. В ярославских актах 1540—1560-х гг. известен был, например, князь Василий Андреев Перинин Моложский. Его имя не встречалось в Дворовой тетради, хотя в 1550-х гг. он определенно находился в служебном возрасте, а в 1565 г. был отправлен в казанскую ссылку. Очевидно, в это время он служил вместе с городовыми детьми боярскими[246].

Для потомков тех же княжеских родов, служивших по «городам», попадание в княжеские списки расценивалось как очевидное повышение, подтверждение их успешной службы. В 1557 г. В. И. Меньшой Кашин впервые получил воеводское назначение. Это обстоятельство, возможно, стало определяющим для его перевода в общую группу князей Оболенских из калужской корпорации[247]. Индивидуальный характер носило также появление здесь Ф. И. Пенинского, В. Б. Тюфяки Константинова и М. Ю. Кривоноса Оболенских. Позднее так же сложилась судьба князя И. И. Лыкова, записанного в Дворовой тетради по Рузе. Во время Земского собора 1566 г. он находился уже среди князей Оболенских[248].

Достаточно низко котировалась по службе ветвь Львовых-Зубатых. Включение в состав корпорации князей Ярославских М. А. Львова могло объясняться его личными заслугами. В боярском списке 1588/89 г., как и в Дворовой тетради, князья Львовы отсутствовали среди членов родовой корпорации.

Этот процесс не получил в 1550-х гг. еще своего логического завершения. А. В. Сергеев справедливо отмечал, что далеко не все из отмеченных в списке князей Ярославских лиц могли похвалиться успехами по службе[249]. Необходимо учитывать особенности статуса княжеских корпораций. Их рядовые члены продолжали выступать в походы в составе общих отрядов. По тем же спискам они привлекались к несению придворной службы и выполнению других правительственных поручений. Среди них были в том числе недавние новики, а также, очевидно, не слишком выдающиеся персонажи. Для последних не требовалось предпринимать особых усилий, чтобы считаться частью своих корпораций. Они принадлежали к ним по своему рождению, связям, землевладению. Совсем по-другому обстояло дело с выходцами из тех же родов, которые утратили связи с родовыми центрами. Они попадали сюда как знак расположения царской власти, отмечавшей их служебные достижения. Отсечение из Государева двора дворовых детей боярских (рядовых членов княжеских корпораций), выделение выборных дворян со временем привели к более четкому оформлению структуры этих корпораций.

Принадлежность к родовой корпорации могла быть отобрана. Известно, что в опале 1553 г. боярство потерял С. В. Звяга Ростовский, который собирался совершить побег в Великое княжество Литовское. Вместе с ним в этом деле были замешаны его родственники «такие же палоумы» князья Лобановы и Приимковы. Очевидно, они также ощутили на себе тяжесть царской опалы. Иван и Никита Борисовы Лобановы были записаны в 3-й статье Тысячной книги в рубрике князей Ростовских. В Дворовой тетради оба они отсутствуют, хотя их служба определенно продолжалась в это время. С этой же опалой следует связать перевод В. В. Волка Приимкова из состава князей Ростовских в число дворовых детей боярских Торжка[250].

С этой точки зрения следует еще раз отметить близость между княжескими рубриками Дворовой тетради и боярского списка 1588/89 г. В последнем источнике в составе княжеских корпораций были записаны лишь лица, достигшие звания дворян московских. Наиболее видные из них непосредственно через родовые корпорации попадали затем в Боярскую думу. Сами эти корпорации пополнялись за счет стольников, жильцов и выборных дворян[251]. Дворовая тетрадь дает представления о том же порядке, хотя и несколько менее развитом.