Большинство из них принадлежало к числу наиболее видных представителей своего рода. Судя по «Истории о делах великого князя Московского» Андрея Курбского, многие решения об их судьбах принимались Иваном Грозным спонтанно, под влиянием момента, а не были частью хладнокровного обдуманного плана по истреблению князей Оболенских. Некоторые из них и в последующие годы находились в окружении царя (братья В.С. и П. С. Серебряные). М. П. Репнин отказался надеть на себя скоморошью маску. По сообщению Альберта Шлихтинга, князь Д. Ф. Овчинин поплатился за нелицеприятные обвинения в адрес царского любимца Ф. А. Басманова: «Попрекнул его нечестным деянием, которое тот обычно творил с тираном»[262].

Существовавшие связи приводили к эффекту цепной реакции. Опалы настигали близких родственников и выдвиженцев пострадавших лиц. А. М. Курбский подчеркивал, что Д. И. Курлятев, о котором Иван Грозный позднее писал с плохо скрываемым раздражением, был «стрыем» (дядей) для других князей Оболенских. Из контекста не очень понятно, кто имелся в виду под его «племянниками». Названные ранее Д. Ф. Шевырев и братья Кашины сами были на одно колено старше его. В данном случае, видимо, подразумевалась роль покровителя, которую князь Д. И. Курлятев играл для своих родственников и которые вынуждены были в итоге расплачиваться за это своими жизнями. Именно он был душеприказчиком также у князя И. А. Стригина-Оболенского[263]. Вполне вероятно, что причиной казни Черных-Оболенских стало близкое родство с князьями Горенскими, совершившими побег в Литву.

При этом нельзя сказать, что царский гнев был обращен против княжеских корпораций как составной части Государева двора. Напротив, первые шаги опричнины были направлены на их сохранение, правда, в весьма своеобразной форме. Уже в 1564 г. «послал государь в своей государской опале князей Ярославских и Ростовских и иных многих князей и дворян и детей боярских в Казань и в Свияжской город на житье и в Чебоксарской город»[264]. Принудительные переселения издавна были распространенным орудием в руках у московского правительства и в этом отношении не представляли собой «новизны». Примечательно другое. Характерным является само упоминание этих князей как отдельных групп, подвергшихся государевой опале. Следуя логике разряда полоцкого похода 1563 г., количество действительных, а не номинальных членов княжеских корпораций было ничтожным. Круг лиц, сосланных в «подрайскую землицу», был куда более обширным. Р. Г. Скрынников заметил, что в первую очередь в нем были представлены лица, записанные в княжеских рубриках Дворовой тетради. Не исключено, что именно они использовались для составления списков переселенцев.

Высылка должна была сопровождаться конфискациями вотчин. Непродолжительность царской опалы, длившейся всего один год, не дает возможность определить, предполагалась ли компенсация за них в самой Казанской земле или в других частях страны. По мысли Р. Г. Скрынникова, таким образом был нанесен удар по родовому землевладению «суздальской знати». Вряд ли, однако, они были главными жертвами этой акции. «Животы» должны были отбираться у всех опальных, среди которых находилось много выходцев из нетитулованных боярских и дворянских фамилий. Кратковременная и, видимо, спонтанная опала обошла стороной многих представителей княжеских родов, сохранивших в неприкосновенности свои земли, хотя, безусловно, внесла свой вклад в разрушение родовых княжеских гнезд[265]. Обращает внимание также присутствие среди казанских поселенцев выходцев из других территориальных корпораций, обладавших княжеским титулом. Трудно определить, рассматривались ли они как составные части князей Ярославских, Ростовских и, возможно, Стародубских (в таком случае можно было бы говорить о существенном расширении состава княжеских корпораций по генеалогическим признакам) или пострадали от царского гнева в индивидуальном порядке.

По мнению А. Л. Корзинина, высылка опальных имела цель ослабить экономическую базу княжат и дворовых детей боярских. Как следует из приведенных этим же историком данных, значительную часть сосланных составляли помещики. В таком случае терялся смысл их переселения. Поместья вполне могли быть отобраны и без проведения подобного переселения. Известны были примеры сохранения вотчин казанскими «новыми жильцами».

С точки зрения величины земельных наделов среди княжеских фамилий, не говоря уже о нетитулованной знати, были куда более привлекательные кандидатуры на роль подобных жертв[266].

Уже говорилось об имевшей место в XV – первых десятилетиях XVI в. казанской «специализации» ряда княжеских корпораций. После завоевания Казани пограничная служба должна была происходить по логике вещей уже на новых рубежах страны. Переселение «князей», многие из которых стали воеводами в новозавоеванном крае, возвращало их к истокам службы. Вероятно, в этом заключался план Ивана Грозного, известного поборника «старины». На практике в реалиях 1560-х гг. этот план представлял собой бессмысленное отвлечение от основной службы многих представителей командного корпуса, которые с большей пользой могли быть задействованы в выполнении других поручений правительства. Достаточно быстро большая часть казанских ссыльных вернулась к местам своей постоянной службы. Стоит отметить, что при этом из делопроизводственных источников исчезли упоминания о княжеских корпорациях. Вполне вероятно, что они были распущены, потеряв, по мнению московского правительства, функциональную целесообразность своего существования. Косвенным доказательством этого утверждения является выселение Данилы Иванова Черного Засекина с ярославских вотчин «с городом вместе» (очевидно, в 1569 г.). В Дворовой тетради он был записан в рубрике «князи Ярославские», а затем уже служил, видимо, по ярославскому «городу» вместе с обычными ярославскими детьми боярскими[267].

Отсутствовали княжеские корпорации в боярском списке 1577 г., отразившем новую структуру Государева двора. В этом источнике многие «княжата» были учтены среди других придворных чинов и выборных дворян. Впрочем, как и многие другие действия Ивана IV, решение о роспуске не было окончательным. В 1579 г. они вновь появляются на горизонте в разряде похода на «Немецкую землю». К традиционному кругу княжеских групп, обозначенному в Дворовой тетради, в этом разряде добавились князья Черкасские. Эта группа была сформирована совсем недавно из кабардинских князей, испомещенных в Новгородской земле («князю Семену Черкаскому быти с черкасскими князи, которые служат с пятин»)[268]. В этом случае, очевидно, уже не могло идти речи о связи родового землевладения с попаданием в одну из княжеских корпораций. А. П. Павлов отмечал церемониальный характер княжеских корпораций 1580-х гг., лишенных практического значения и быстро растворившихся среди других придворных чинов[269]. Корпоративные связи уступили место кланово-местническим, и в этом отношении носители княжеских титулов перестали отличаться от других представителей чиновной московской аристократии.