не оставались без ответа, «в свою очередь правительство Речи Посполитой отвечало умиротворительными мерами и быстрыми судами. На виселице закончило жизнь около ста украинских националистов». В креслах воевод все чаще стали появляться военные люди. Например, в Луцке это место занял генерал Мариан Янушайтис. Полковник Вацлав Костек-Бернацкий возглавил сначала Новогрудское, затем Полесское воеводство на западнобелорусских территориях.

Однако «польская пресса старалась притишить драматическое эхо, стараясь создать впечатление, что ситуация находится под контролем». Говоря точнее, Речь Посполитая «была заинтересована в приглушении в общественном мнении — собственном и заграничном — всяких беспокойств и конфликтов с украинским меньшинством. Культивировалось мнение, что на Восточных кресах (Восточных окраинах. — Я.А.) идет нормальная жизнь». Дескать, все довольны тем, что оказались в польском государстве. Немецкая пресса на эту тему тоже помалкивала, хотя причины были иные — она не желала раскрывать многие факты, суть которых состояла в том, что «без германской финансовой и политической поддержки украинские националисты были обречены на вегетирование», то есть выживание, пишет автор. В реальности же в Берлине настолько были заинтересованы «в польско-украинском конфликте», что «помогали украинцам даже кредитами во имя ограничения польской конкуренции». Но факты такой поддержки со стороны различных структур в Германии «только в небольшой степени были известны властям второй Речи Посполитой».

Сферой негативного воздействия германских властей стала и польская экономика, подчеркивает Эугениуш Гуз. Поскольку в первые годы после возрождения Польши «тайные немецкие попытки блокирования вооруженным путем пограничных решений версальской конференции» не принесли нужного результата, поясняет он, то «в 1924—28 годах началась работа над очередным сценарием понуждения Речи Посполитой вернуть Германии поморский коридор и Верхнюю Силезию путем экономического нажима». Способствовали тому реалии польской хозяйственной ситуации, которым тогда никто не мог позавидовать. На этой почве в Берлине и появился замысел, иронизирует автор, «помочь в финансовом оздоровлении Польши» собственным и международным капиталом, но сугубо «под германским контролем», поскольку на самом деле ставилась задача всячески тормозить развитие соседнего государства, дабы со временем поляки осознали свою ошибку и отказались от соответствующих территорий в силу того, что собственными силами развивать их они не в состоянии. Начав действовать подобным образом, «Германия стала всеми способами негативно влиять на экономическую ситуацию в Польше, на что имела возможность как самый сильный хозяйственный сосед». Эугениуш Гуз подчеркивает, что именно такого рода «нюанс в новейшей истории Польши и польско-германских отношений однозначно подтверждают документальные ресурсы МИД Веймарской Республики» — так у историков принято именовать немецкое государство, существовавшее в период с 1919 по 1933 год. Прежде всего, утверждает автор, по различным мотивациям тормозилось подписание торгового соглашения, что удалось растянуть на целых восемь лет — до 1930 года. Немецкие эксперты, настроенные крайне антипольски, исходили из того, что на Германию приходилось 40 процентов польской внешней торговли, тогда как доля Польши в германской едва достигала четырех, а если так, то нажим может принести нужный эффект. Значит, можно диктовать свои условия в каждом конкретном случае.

Своим международным влиянием Германия старалась и у других государств отбить охоту оказать финансовую помощь Речи Посполитой. В немецких политических кругах споры на эту тему порой принимали весьма острый характер. В целесообразности такого подхода сомневался даже посол Германии в Польше Ульрих Раушнер, мотивируя свою позицию тем, что «история не знает примеров, когда бы какое-то государство финансовым нажимом добилось территориальных уступок». Однако ему, напоминает Эугениуш Гуз, возражал шеф департамента Восточной Европы германского Министерства иностранных дел тот самый Герберт фон Дирксен. Соглашаясь, что подобных исторических примеров в самом деле нет, он, тем не менее, полагал, что «ничто не мешает сделать такую попытку». С какой, мол, стати надо «изначально делать ставку на силовое решение»? Мирным же способом можно развязать проблему только экономическим нажимом. Продолжая давить на экономически ослабленное государство, притом лишенное международной помощи, твердил он, создадим такой шанс. Мотивируя свою позицию тем, что Польша неплатежеспособна, нужно отбивать и у других стран желание оказать ей помощь кредитами. И поскольку Германия лучше всего ориентируется в польских делах, приводил еще один довод фон Дирксен, то к ее мнению прислушаются и Франция, и Англия, и Соединенные Штаты Америки.

Тактику Герберта фон Дирксена, подчеркивает Эугениуш Гуз, всячески поддерживал и со своей стороны обосновывал глава Национального банка Германии Ялмар Шахт, регулярно посещавший Польшу, принимавший влиятельных поляков в Берлине. Все усилия такого рода патронировал сам министр иностранных дел Густав Штреземан, который «публично утверждал, что в отношениях с Польшей видит только возможность использования экономики для потребностей политики». В 1926 году, когда в прессе появились утверждения, что Англия вознамерилась выделить Речи Посполитой кредит, в британскую столицу сразу же направился Ялмар Шахт, а «шансы Шахта в Лондоне были большими, поскольку было известно, что в различных ситуациях международной политики англичане выражали больше понимания для позиций немецких, нежели польских». Английским банкам, как следует из обнаруженного Эугениушем Гузом документа, относящегося к 1927 году, Ялмар Шахт внушал, что «без согласования с Германией каждая сумма, выделенная Польше, станет потерянными деньгами». Точно так же осуществлялся нажим на богатые финансами Нидерланды, в депешах из Берлина в Гаагу открытым текстом говорилось, чтобы голландцы отказались от намерений помочь полякам. Когда весной 1927 года стало известно о прибытии в Европу главы Федерального резервного банка Соединенных Штатов Америки, который заодно и в Польше намерен был «оговорить вопросы кредита», Шахт заявил, что прежде чем «американец подастся до Варшавы, он встретится с ним в Берлине». Не помогал, сокрушается Эугениуш Гуз, даже аргумент, что «Польша Пилсудского спасла в 1920 году Германию от опасности большевистского наезда».

В русле действий подобного рода донацистская Германия так и не подписала с Польшей никакого двустороннего соглашения, касающегося западной польской границы, которая с немецкой стороны так и оставалась непризнанной. В берлинских кабинетах продолжали витать даже надежды, что «удастся убедить Англию и Францию в необходимости откорректировать версальские решения, касающиеся восточной границы Германии». Столь же недружественная политика по отношению к живущему вдоль Вислы соседу велась Берлином и в рамках Лиги Наций, которая тогда была фактическим предшественником ООН. Там тоже немецкие представители действовали «в духе изоляции Польши». В частности, это они блокировали «сильно форсируемый Варшавой план предоставления Польше постоянного места в Совете Лиги Наций».

Третьим способом дискредитирования Польши стал подкуп пишущих иностранцев. Одним из них польский автор называет британца Роберта Дональда. Как вытекает из переписки между Берлином и германским посольством в Лондоне, состоявшейся 22 июня 1926 года, отмечает Эугениуш Гуз, ему «немцы сами подготовили соответствующие тексты», те самые, которые «он мог бы опубликовать за собственной подписью».