что не верит в то, что они летают по воздуху «как какой-нибудь дрозд»[622]. С другой стороны, призванный отстаивать нравственность представительниц слабого пола, он понимал, насколько обвинение в склонности к фантазиям унижает их достоинство. Именно поэтому Защитник настаивал на всеобщем характере занятий магией, вводя в свое повествование рассказ об алхимиках-мужчинах — ученых колдунах, получивших специальное образование в университетах Толедо и Саламанки в отличие от женщин, местом обучения которых становился именно шабаш[623]. Мартин Ле Франк оказывался, таким образом, не в состоянии дать окончательный ответ на вопрос, является ли ведовская секта реальностью или нет, однако — как и многие его коллеги — настаивал на ее безусловно женском характере.

* * *

Как же европейские демонологи XV в. предлагали бороться с зарождающимся у них на глазах королевством дьявола? Любопытно, что из всех наших авторов только двое действительно задавались этим вопросом и находили внятный ответ на него. Первым из них был Клод Толозан, в трактате Ut magorum et maleficiorum errores 1436 г. прямо заявлявший, что преследование людей, занимающихся колдовством, вне всякого сомнения, относится к ведению церкви, однако если ее представители не справляются со столь великой напастью, им на помощь обязаны прийти светские государи[624]. Именно они должны бороться с безбожниками в своих землях, не оставляя их в живых и не позволяя их отпрыскам распространять далее нечестивые верования[625]. Основанием для подобных утверждений служила уверенность Толозана в том, что колдовство представляет собой убийство, т. е. более тяжкий проступок, нежели то, в котором преступник признается добровольно[626]. Данное умозаключение не было собственным изобретением судьи из Дофине: оно присутствовало в рассуждениях французских юристов уже с конца XIII в.[627], а потому не вызывает удивления тот факт, что Толозан призывал именно королевских чиновников обратить особое внимание на ведьм и колдунов.

Идентичных взглядов придерживался и Жан Тинктор, писавший почти на 30 лет позднее. Для него адепты дьявола являлись «предателями, восставшими против Божественного света истинной веры»[628]. Как справедливо отмечал Франк Мерсье, подобная лексика в большей степени соответствовала светскому уголовному преследованию, нежели церковному суду[629]. А потому и бороться с подобными преступниками надлежало монарху или любому иному владетельному сеньору — дабы избавить вверенные его заботам земли, своих подданных и себя самого от их тлетворного влияния[630]. Ибо созданное на земле королевство дьявола, по мнению Жана Тинктора, несло людям «падение нравов, презрение к законам и праву, к [ценности человеческой] жизни, к общественному благу, к почитанию Господа». «Все придет в упадок и беспорядок, — ответственно заявлял бургундский демонолог, — Нечестивые узурпируют земли и власть, а святые и смиренные будут страдать и в отчаянии просить милостыню. Войны, убийства, распри и насилие поглотят королевства и города, злодеи одержат верх над людьми достойными. И мы не увидим в наших владениях ничего кроме отвратительных злодеяний, мятежей и раздоров»[631].

Впрочем, с точки зрения демонологов второй половины XV в., существование ведовских сект, угрожавших миру и спокойствию всех без исключения европейских стран, могло стать не только причиной описанных Жаном Тинктором страданий добропорядочных христиан. Вполне допустимой представлялась и обратная ситуация, при которой распространение ведьм и колдунов объявлялось следствием войны и сопутствующего ей всеобщего падения нравов, разрухи и насилия. Именно на такой позиции стоял уже известный нам французский демонолог Пьер Мамори, к анализу весьма специфических взглядов которого мы теперь и обратимся.

Глава 6.

Обратная сторона войны

На протяжении долгого времени, что продолжались нашествия англичан, Господь позволял, чтобы Французское королевство бессчетное число раз подвергалось разорению и опустошению. Многие знатные люди — как со стороны французов, так и со стороны англичан — пролили свою кровь в военных сражениях. Иностранцы и варвары, языка и нравов которых [мы] не знали, были взбудоражены [возможностью] участвовать в этих битвах, но не для того, чтобы оказать помощь своим союзникам, а для того, чтобы безостановочно грабить [французские] города и села. Эти воины были знакомы с колдовством и заклинаниями, которые, согласно поэтам и ораторам, широко применялись язычниками. Они научили [пользоваться] ими французов, до нашествия [этих чужестранцев] незнакомых с подобными магическими практиками. Вот почему во Франции на протяжении уже почти ста лет люди обоего пола творят неописуемые и ужасные злодеяния»[632].

Такими словами начинался «Бич колдунов» (Flagellum maleficorum) Пьера Мамори, доктора теологии и профессора университета Пуатье, написанный им в 1460–1462 гг. Как я уже упоминала, данное сочинение являлось одним из самых первых демонологических трудов, созданных во Франции: чуть раньше свет увидели «Трактат против призывающих демонов» инквизитора Каркассона Жана Вине и «Бич еретиков-чародеев» инквизитора Лилля Николя Жакье. У каждого из этих текстов имелись свои особенности, но их авторы — в отличие от профессора из Пуатье — отнюдь не связывали появление во французских землях многочисленных ведьм и колдунов с последствиями Столетней войны, т. е. с непосредственным влиянием англичан и прочих «варваров» на культурное развитие своих соотечественников. На этом фоне сочинение Пьера Мамори выделял совершенно уникальный подход к вопросу происхождения колдовства, а также — к оценке самой войны, на момент создания Flagellum maleficorum только-только завершившейся[633].

Как Жан Вине, так и Николя Жакье придерживались весьма традиционного для Средневековья (как, впрочем, и для периода раннего Нового времени) взгляда на языческие корни магических практик[634]. По мнению инквизитора Каркассона, все они без исключения были придуманы в глубокой древности[635]. Несмотря на то, что он — как и многие другие демонологи XV в. — рассматривал договор, заключенный человеком с дьяволом, как принесение вассальной клятвы верности, Жан Вине именовал ведьм и колдунов XV в. «современными идолопоклонниками» (modernisydolatris), поскольку они, по его мнению, почитали дьявола, как ранее язычники — своих многочисленных божеств[636]. Той же позиции придерживался и Николя Жакье. Он отмечал, что в поклонении Нечистому заключалось главное преступление членов ведовской секты, и хотя идея королевства дьявола была ему близка, он рассматривал шабаш в том числе и как место отправления подлинного религиозного культа. Не случайно для его описания инквизитор Лилля использовал понятие congregatio, в эпоху Средневековья обозначавшее синод, т. е. собрание церковных иерархов, монастырскую общину, членов одного капитула или университета[637]. По мнению Николя Жакье, очень часто в ведовскую секту вступали не только обычные мужчины и женщины, но и священники, что делало ее существование особенно опасным[638].

В отличие от его коллег-демонологов, Пьера Мамори в значительно меньшей степени интересовали языческие суеверия, из